Она вернется туда и не потому, что больше ей просто негде провести ночь.
Она вернется ради прощального взгляда, чтобы в последний раз попытаться понять. Вернется туда, чтобы испытать саму себя. Попробовать найти в себе сочувствие и сострадание.
Только так она сама может вернуться к жизни.
Глава тридцать восьмая
Света в доме не было, поэтому Рут пришлось воспользоваться фонариком.
По коридору — и в комнату Лидии.
Подушка свалилась с кровати и лежала на полу. Голова спящей покоилась на матрасе. Будить старуху не хотелось, и Рут не стала возвращать подушку на место.
Висящее на стене распятие, казалось, испускало в темноте призрачное зеленоватое мерцание. Принчипесса при появлении Рут встала, потянулась и снова свернулась в углублении у коленей хозяйки. Тишину нарушало только ритмичное дыхание котенка.
Рут пододвинула стул и села.
Она чувствовала себя полностью опустошенной.
Еще недавно в голове вертелись тысячи мыслей. Сейчас не осталось ни одной. Все они улетели куда-то, оставив пустую, выпотрошенную оболочку.
Несколько минут назад она точно знала, зачем возвращается в этот дом. Теперь былой уверенности как не бывало. Вместо того чтобы думать, она просто смотрела на Лидию — на растрепанную прядь седых волос, длинную линию скулы, резко очерченный нос, твердый подбородок. Левая рука выскользнула из рукава ночной сорочки и безжизненно свисала с кровати.
К концу от нее осталось так мало.
Механизм, созданный, чтобы выжить, а потом умереть. То, что не убило, сделало ее сильнее и в то же время, как ни парадоксально, слабее, как если бы слабость была силой, а сила слабостью.
Лидия была парадоксом. В ней смешалось все: сила и слабость, ложь и правда, смелость и отчаяние. Она была и архитектором, и разрушителем себя самой. В семенах, что мы высеиваем, — семена самоуничтожения.
Что-то было не так.
То, что лежало на кровати, не было Лидией ван дер Хейден.
Но тогда кто, какое чудовище заняло ее место?
Принчипесса перестала урчать, и паузу заполнила тишина.
Рут встала и склонилась над кроватью.
Одеяло не шевелилось. Холмик был неподвижен.
Рут наклонилась к лицу.
Кожа на щеках отливала ровным зеленоватым блеском. Сами щеки ввалились, как маленькие гамаки.
Рут подняла с матраса волосок и поднесла к носу старухи.
Ничего.
Но разве такое возможно? Или Лидия поднялась и ушла, оставив вместо себя это странное подобие? Разумеется, ничего такого с ней случиться не могло. Бэгз была из прочного материала. За внешней оболочкой таилась сила. Такие не умирают. Это всем известно.
Рут подняла ее руку и отпустила.
Рука упала без малейшего сопротивления.
Она присела на край кровати и погладила спящую Принчипессу.
Вот и все. Лидия ушла.
Их последними словами были слова, исполненные злости, обиды и раздражения.
Каждое расставание — маленькая смерть. Последний миг должен быть мигом примирения и доброты. Она забыла эту простую истину. Злость и гордость взяли верх над сочувствием и пониманием. Время для исправления сделанного ушло.
Почти восемь десятилетий, а закончилось все вот так. Она хотела серьезности и торжественности. Смерть — как-никак большое событие. Она хотела обставить ее соответствующим образом. Не смогла. Не успела.
Свеча просто погасла от дуновения ветерка.
Свет выключили щелчком выключателя.
Чувство сожаления и раскаяния прошло. Рут вдруг стало легко и покойно, как будто Лидия, уходя, прихватила с собой все ее проблемы и заботы.
Судя по выражению лица, боли не было. Смерть для нее была сродни сну — долгому, вековому сну, сну без пробуждения.
— Прощай, Лидия, — сказала Рут.
И погладила ее по лбу.
Что-то шевельнулось.
Она повернулась и посмотрела на лежащую на полу подушку. На подушке были отчетливо видны две вмятины.
— Я о многом думал, Chikenshit, — сказал голос у нее за спиной. — У нас с тобой много общего.
Рут вздрогнула — в дальнем, темном углу комнаты сидел человек.
Эрланд Скиль.
— С Лидией? — спросила она и не узнала собственный голос.
— И с ней, и с другими. Мы все не похожи друг на друга, но по сути одинаковы. Как сказано в старинных книгах, люди — это огонь, воздух, земля или вода. Влага и сушь, холод и жар. Но каждый потенциально дремлет в других.
Сырость на ковре.
Не подумала.
Он все время был здесь.
Он знал, где она.
Но чего ей бояться? Аморфного существа, втиснувшего свое раздавшееся тело в смертное кресло Сандера? Какого-то торгового агента, дворецкого, слуги? Бесстрастный, сдержанный голос, неторопливые манеры… Перед ней был исполняющий некие обязанности чиновник. Но какие именно обязанности он исполнял?