Жаль, когда делали обыск, ничего не спросили у Яшки. Он нарочно под ногами вертелся. А эти Шерлоки Холмсы хоть бы что. Чудаки, сами хотели найти. Но Илья не дурак, он умеет прятать. А у Яшки не спросили. Он даже наводящие вопросы задавал. Не помогло. Гордые слишком. А спросили бы, он бы сразу: «Так чего же вы? Это не здесь. Это вот где».
Посмотреть, какие бы тогда у Ильи глаза стали. Наверное, вылезли бы на лоб и полопались от злости. Ведь про тайник только сам Илья знает да мамка. Больше никто.
Мамку жалко, конечно. Только какая она ему мать, если Яшка только затем и родился, чтобы её из тюрьмы выпустили. Сама рассказывала. В тюрьме, если с грудными детьми, то не держат. А кто у Яшки отец, он и не спрашивает. Не Илья же.
Анку, выходит, Яшка обманул. Сказал — не сидел в тюрьме, а сам, когда ещё не родился, уже сидел. Только вообще-то это можно считать, что не сидел. Он Анке про это и хотел рассказать, а она испугалась, что проболтается.
Если теперь Илья узнает, как получилось с этим письмом, худо будет. Только разве Яшка виноват, что делают такие конверты: лизни — заклеился, чуть помни — расклеился.
Яшка достал письмо, погладил его на ладони. Хотел лизнуть, но передумал. Лучше уж дойти до почты и заклеить как следует.
В почтовом отделении пахло сургучом и ящиками для посылок. У окна загораживали свет пальмы и фикусы. Яшка покрутил палочкой в жестянке с засохшим клеем и прочно запечатал письмо. Он даже легонько постучал по конверту, чтобы было прочнее. На конверте остались грязные пятна. Яшка обследовал руки и вытер их о штаны.
С почты Яшка звонить не стал, — приказано было только из телефонной будки, чтобы никто не слышал.
Монета скользнула в щель и глухо звякнула внутри серебристого ящика. Вытянув подбородок, Яшка набрал номер. Диск заедало, и обратно его приходилось подталкивать пальцем. Альберт Казимирович, как всегда, спросил:
— Кого вам? Вы не туда попали.
— Ваш племяш, рупь на пряники, — заученно ответил Яшка.
— Вы не туда попали, — повторил Альберт Казимирович. — Это кафе.
В трубке запищали короткие гудки. Значит, всё в порядке. Можно идти на чёрную лестницу большого старого дома.
Когда Яшка передал Альберту Казимировичу письмо, тот, как обычно, напомнил:
— Уйдёшь раньше чем через час — уши оборву. И только через двор. На улицу носа не кажи.
Он погрозил пальцем и захрустел по ступенькам новыми полуботинками. На втором этаже у Альберта Казимировича жила родная тётка, к которой он иногда заглядывал в гости.
…Но к тётке на этот раз Альберт Казимирович не зашёл. Он спешил. На трамвайной остановке он вскочил в задний вагон и, как только трамвай тронулся, тотчас спрыгнул. Потом он сел в следующий вагон и опять спрыгнул. Если за ним следят, то давно укатили на тех трамваях. После ареста Сумова Альберт Казимирович стал труслив и осторожен.
Фомича он уже подготовил. За разговорами с ним распита не одна поллитровка. Осталось договориться о деталях. Только бы он не отказался. Тогда хоть сам езжай. Больше некому.
— Один? — спросил Альберт Казимирович, появляясь в комнате Фомича.
Фомич, кряхтя, спустил с кровати ноги в толстых шерстяных носках и потёр ладонью пористый, похожий на варёную морковку, нос.
— Знамо, один, — кивнул он. — Весь вечер нос чешется. Это завсегда к выпивке.
Альберт Казимирович ткнул на стол бутылку:
— Угадал твой нос. Тебе завтра в вечернюю смену?
— В вечернюю, — насторожился Фомич.
Водку пили небольшими гранёными стопками под зелёным, низко нависшим над столом, абажуром.
— Запоминай крепче, — объяснял Альберт Казимирович. — Доезжаешь до Лисьего Носа, сходишь с платформы и по линии идёшь вперёд. Увидишь берёзу. Большая такая. Она одна там. От этой берёзы пойдёшь в лесок. Шестнадцать шагов. Прямо от линии, никуда не сворачивая. Запомнил? Шестнадцать. Наткнёшься ещё на берёзку, на молоденькую. Тоже одна, там больше нету. Вот под этой берёзкой и будет свёрток. В авоське, под веточками.
— Сколько? — спросил Фомич.
— Один.
— На бочку сколько?
— Десятку.
— Не, за десятку поищи другого дурака.
— Сколько же тебе?
— Четвертной.
— Хорошо, получишь двадцать пять. Но не вздумай разворачивать свёрток, обожжёшься.
— Чего в нём?
— Взрывчатка. Ударов не боится, но если начнёшь разворачивать… Дошло? Ну, будь здрав.
— Будь, — чокнулся Фомич и, подумав, поставил стопку. — Знаем мы эту взрывчатку. Зачем она тебе понадобилась-то?
— Рыбу глушить. Пей. Трёхнул, что ли?