«Дзын-н-н!» — тихо пропело окно.
Ответного сигнала не последовало.
Яшка подождал и прицелился снова.
«Дзын-н-н!..»
Опять ничего. Выходит, зря он сегодня отмывал с мылом шею и уши. Он даже в парикмахерскую сходил и надел лучший костюм, который мамка даёт только по праздникам. И хотя этот костюм он надел ещё и по другой причине, всё равно было обидно.
На всякий случай Яшка послал ещё один вызов. На этот раз горшок с фикусом передвинулся с одного края подоконника на другой.
Анка вышла во двор какая-то странная. И голос её прозвучал странно, словно издалека.
— Чего ты? — удивился Яшка.
— А что?
— Нет, так просто.
На проспекте разгорались ртутные лампы. Торопились по своим делам прохожие. У детских колясок сидели мамы. Мимо прошли парень с девушкой. Они держали друг друга за руки, как детишки из детского сада, когда их выводят на прогулку.
— У тебя папа водку пьёт? — спросила вдруг Анка.
— Нету у меня его, — нахмурился Яшка. — Я же тебе говорил.
— Ну, который вместо.
— Жлоб он, — сказал Яшка.
— А у меня напился.
— Ну и что?
— Ничто. Противно просто.
— Подумаешь, нежности. Если бы у меня он был, пусть бы сколько хочешь напивался.
— А мне противно. Возьмёт и ни с того ни с сего напьётся.
— И что?
— Ничто. Не люблю я его. Ненавижу прямо.
— Разве за такое ненавидят? — удивился Яшка.
— Конечно.
— И ты прямо так ему и говоришь?
— Не а, — покачала головой Анка.
Яшка спросил:
— А если что-нибудь знаешь и не говоришь, это ведь тоже врёшь?
— Тоже, — согласилась Анка. — Только я ещё не совсем точно знаю, люблю я его или нет. Я только когда он выпьет. У меня вообще-то и глаза как у него, и нос.
— Значит, любишь, — решил Яшка.
Анка пожала плечами.
— Противно только, — сказала она.
Они перебрались через железнодорожную насыпь. Парк встретил их тишиной и острым запахом прелых листьев.
— Нужно всегда говорить то, что знаешь, и то, что думаешь, — сказал Яшка.
— Вообще-то нужно, — со вздохом подтвердила Анка.
— Хочешь, я тебе что-то скажу? — спросил он.
Она подняла на него глаза.
Яшка набрал побольше воздуха и выпалил:
— Я тебя люблю.
— Совсем даже не умно, — без особого удивления отозвалась она. — Даже глупо в твоём возрасте.
— Ты что, не веришь?
— Ни капельки.
— Ну и дура тогда, — обиделся Яшка. — Я как только тебя увидел… Знаешь? И вообще я для тебя чего хочешь.
— Совсем-совсем, чего хочу?
— Конечно.
— Тогда сейчас мы идём к Гоше, и ты перед ним извинишься, — сказала Анка.
— Чего это? — удивился он.
— Того, что бить людей стыдно и гадко.
— Вот ещё! Я же ему за дело выдал.
— А теперь извинишься.
— Ну уж дудки.
— Нет, извинишься.
— Нет, не буду.
— Ах, так? Врун ты. А ещё сказал — совсем-совсем.
Она повернулась и ушла. Яшка стоял и растерянно тёр ладонью мытую шею. Приветик! Теперь ещё нужно и перед Анкой извиняться.
Он догнал её, когда она уже сворачивала на свою улицу.
— Графиня, не сердитесь.
Она отвернула лицо.
Он зашёл с другой стороны:
— Я лучше чего хочешь другое сделаю.
— Я хочу, чтобы ты извинился.
— Извините, пожалуйста, — сказал Яшка.
— Перед Гошей.
— Так он же тип.
— Всё равно.
— Принцип, да?
— Нет, это очень нужно.
— Кому нужно?
Анка остановилась:
— Я же тебе говорила, что мы его перевоспитываем. Он не пропащий какой-нибудь. Ему тоже трудно. У него знаешь мать какая.
— Мать? Какая у него мать?
— Такая. У меня папа и то лучше.
— Фу ты, ну ты, — пропел Яшка. — Так он же совсем не потому тип.
— А почему же?
— Почему, почему, — передразнил он. — У тебя вон тоже отец, а ведь ты не тип.
— Яшка, не смей! — топнула ногой Анка.
— Подумаешь, — сказал он, — нежности какие. Ладно, идём к твоему Гоше.
На вздёрнутом Яшкином носу возмущённо раздувались ноздри. Он готовил себя к унизительной процедуре. Ему смотреть было тошно на этого Гошеньку. И вдруг — простите, пожалуйста. Наше вам с кисточкой.
— Идём, — повторил он и зло сплюнул сквозь зубы.
— Яшка, не плюйся, противно! — крикнула Анка.
— Ты что? — удивился он. — А мне, думаешь, не противно?
Он чувствовал себя оскорблённым рыцарем, гордым и великодушным. Он клал к ногам дамы своё попранное достоинство. В награду за это он считал возможным разговаривать с ней не очень любезно и даже грубо.