Закапывать мешочки в деревянные полы не представлялось возможным, а вот распихивать копеечные монеты за плинтусы, это вошло у него в привычку. И он стал лично обращаться в эти моменты к Ивану, разумеется, не называя того по имени, а так, вообще. Сунет пять копеек за плинтус, и просит Ваню помочь ему заработать "больше денег в дом". А что оставалось Сусанину?! Если бы он умел читать человеческие мысли, то, узнав про книжку, посмеялся бы, да плюнул. А тут? Иван просто очумел, когда Миша впервые к нему обратился с просьбой. Подумал, мол, может выдал себя чем, или хозяин – колдун. Но, так ничего и не поняв, под впечатлением случившегося, сразу отправился за Мишей, указать местоположение утопленника, которого разыскивало уже само МЧС. Тот бедолага третьего дня как неудачно нырнул в пьяном угаре и зацепился плавками за корягу, догадаться стянуть с себя плавки – не получилось, вот и не вынырнул, завис в иле у дна позой эмбриона… Тогда и показал Сусанин бедолагу своему Мише, притянув его (наподобие течения) на гиблое место.
А теперь этот тандем Образа и человека вошёл у последнего в привычку. Приносит дары. Повздыхает старик, да отправляется с Мишей под воду, тащит то за башмаки, то ил баламутит там, где надо искать… Вот такое вот получилось содружество.
Разумеется, нельзя со стопроцентной уверенностью сказать, что Ване не нравились монеты. Нужны они ему, конечно, не были. Но – радовали. Блестели. Когда он в пустой квартире вертел монетки в руках, подставляя их круглые бока лучам солнца, ему чудилось, что светятся они какой-то зловещей силой, способной владеть умами людей. Эта догадка послужила фундаментом для надстройки полноценного "здания" Ваниных домыслов. Последнее время его донимали мысли о возможных причинах "монетного рабства", в которое он умудрился вляпаться. Очевидных причин не было. Явных – тоже. Тогда Ваня стал искать скрытые причины. Раз монеты излучают власть, способную заставлять людей трудиться от зари до заката, то… А что "то"? Вот тут и была закавыка. А ничего. Миша не перебирал монеты подобно Ивану, не рассматривал их и даже не пересчитывал. Он их приносил. И складывал в шкатулку. Монеты пересчитывала Вика, жена Миши. Она же и забирала их из шкатулки, уносила, а в дом возвращалась с различными пакетами, но уже – без монет. Не глуп был Иван, догадался, что Вика, на стороне, обменивала монеты на содержимое пакетов. И, чем чаще Миша приносил и складывал, тем быстрее Вика забирала и обменивала… В этом была какая-то неведомая Ване связь.
Что бы проверить свои недобрые догадки, Ваня однажды провёл эксперимент: взял и спрятал шкатулку на видное место. Попросту – переставил. Миши дома как раз – не было. Ох, как перепугалась Вика! Ах, как бегала по всей квартире и искала злополучную шкатулку! Вот тогда-то, Ваня и понял: это Вика вынуждает Мишу вкалывать под водой как проклятому, забывая о своём предназначении – быть писателем! Уж слишком люб ей обмен монет на содержимое целлофановых пакетов!
Тогда, по ведомому праву, решил Иван спасать Михаила Федоровича.
Дело было ясное: надо уводить из дому жену, и – подальше.
Начал, как в омут бросился. В неделю управился. Иван на выдумку – мудёр. Сперва обмазал губной помадой (у соседки снизу, из сорок второй взял) душку Мишиного ключа. А когда тот пришёл домой, вынул ключ и принялся открывать дверь, он комариком укусил Мишу в щёку. Тот ничего не подозревая, шлёпнул себя по щеке измазанными пальцами и оставил на лице характерный след. Скандал с как бы искренними оправданиями. Есть.
Далее вошёл в азарт.
Испортил лифт, когда Миша возвращался вечером домой, и тут же разрядил его мобильный телефон. Обождал полтора часа, пустил лифт как ни в чём ни бывало. Упрёки во лжи. Стал блокировать телефон Миши, когда тот собирался звонить Вике, а её звонки сбрасывал тут же, при поступлении. Эти двое раньше постоянно названивали друг другу в течение дня раз по десять, теперь – как обрубило. Ага, объяснения уже не помогали: дома при проверке мобилы работали как Отче наш – и на вызов, и на приём друг друга! "Врёт, мерзавец!" Ага! Ату! После сошедшего с ума лифта, с Мишей стало твориться по вечерам невообразимое: пропадали башмаки и оказывались на верхней палубе; рвались по швам штаны, и требовалось их целый час зашивать (не идти же так по Питеру!); сквозняком сносило со стола отчёты; рухнул трап; автоматически захлопнулась дверь – Миша последним выходил – если бы не вахтенный матрос, просидел бы в каюте до утра… Однажды устал как чёрт и пошёл домой в телогрейке… но не в своей. Витькиной. Наутро Витька божился, что никогда в жизни не носил в кармане телогрейки дамских кружевных плавочек, хотя, поразмыслив, припомнил, что не так давно выпивал в штабной сауне с красавицами усечённой морали и мог, словом…
Словом, это была последняя капля.
Больше Вика не собиралась слушать фантастических рассказов от суженого-ряженного. Она "была сыта". Собрала вещи и только её и видели, даже записки не оставила. А "об чём писать", если и так всё было ясно и понятно.
Сусанин ликовал! Ходил бы по дому Гоголем, но подходящего портрета классика в доме не нашлось. За сим, ликовал в собственном Образе. Но. Не долго. С освобождённым Мишей случилось странное. Вместо того, что бы теперь перейти на полставки (да Иван бы теперь ему таааакую "рыбёшку" бы вылавливал – озолотиться можно и вообще не работать!) и всего себя, ночи напролёт, посвящать вечному и прекрасному – а именно – искусству… Иван вообще больше не вышел на работу.
Всё пошло не совсем так, как грезилось Сусанину. Вернее будет сказать: совсем не так.
Первым делом Михаил Федорович ушёл в творческий запой. Стал пить и творить Бог весть что. Ваня тешил себя мыслю, что так поступают все русские таланты, и скоро это пройдёт, скоро писательский дар возобладает над свободной личностью. Вскоре прошло, но дар не возобладал. Миша перестал пить, так как уже не мог. Он часами сидел в кресле, курил и смотрел в стену. Время от времени по щеке скатывалась слеза. Если ему случалось выйти на улицу за сигаретами, то, возвращаясь в квартиру, он обводил пустую комнату взглядом, садился в кресло и некоторое время молча плакал, ужасно разевая рот.
К Мише никто не приходил. Ваня читал sms-ки в Мишином телефоне, к которым тот и не притрагивался. Друзья сообщали, что они душой с ним, что желают ему самого лучшего, поскорее решить все семейные неурядицы, выписали ему отпуск, не хотят быть невеждами и беспокоить его в столь тяжёлую минуту, ждут его… Ване запрещали Правила обнаруживаться, иначе он хотя бы объэsmsил всех друзей Миши, вопя маленькими электронными буковками, что человека надо спасать, что надо быть рядом в это время… Нельзя. Правила. Миша чах, как забытый на солнцепёке цветок без поливки. Миша заканчивался. Сусанин бился головой об стену, уразумев, что завёл семью не туда.
Сейчас же, он просто сидел на краю разворошенной кровати, мерно раскачивался из стороны в сторону, и пытался сформулировать, что он скажет на Собрании. Такого позорного для Образов случая в истории их дома ещё не было. Пронзительно требовалось чудо. Причём, как можно скорее – Миша с минуты на минуту должен был вернуться от ларька с сигаретами и коробкой чая, этот полупродовольственный тандем скоро его убьёт.
В замочной скважине зашумело, а чуда всё ещё не было.