Всё пошло не совсем так, как грезилось Сусанину. Вернее будет сказать: совсем не так.
Первым делом Михаил Федорович ушёл в творческий запой. Стал пить и творить Бог весть что. Ваня тешил себя мыслю, что так поступают все русские таланты, и скоро это пройдёт, скоро писательский дар возобладает над свободной личностью. Вскоре прошло, но дар не возобладал. Миша перестал пить, так как уже не мог. Он часами сидел в кресле, курил и смотрел в стену. Время от времени по щеке скатывалась слеза. Если ему случалось выйти на улицу за сигаретами, то, возвращаясь в квартиру, он обводил пустую комнату взглядом, садился в кресло и некоторое время молча плакал, ужасно разевая рот.
К Мише никто не приходил. Ваня читал sms-ки в Мишином телефоне, к которым тот и не притрагивался. Друзья сообщали, что они душой с ним, что желают ему самого лучшего, поскорее решить все семейные неурядицы, выписали ему отпуск, не хотят быть невеждами и беспокоить его в столь тяжёлую минуту, ждут его… Ване запрещали Правила обнаруживаться, иначе он хотя бы объэsmsил всех друзей Миши, вопя маленькими электронными буковками, что человека надо спасать, что надо быть рядом в это время… Нельзя. Правила. Миша чах, как забытый на солнцепёке цветок без поливки. Миша заканчивался. Сусанин бился головой об стену, уразумев, что завёл семью не туда.
Сейчас же, он просто сидел на краю разворошенной кровати, мерно раскачивался из стороны в сторону, и пытался сформулировать, что он скажет на Собрании. Такого позорного для Образов случая в истории их дома ещё не было. Пронзительно требовалось чудо. Причём, как можно скорее – Миша с минуты на минуту должен был вернуться от ларька с сигаретами и коробкой чая, этот полупродовольственный тандем скоро его убьёт.
В замочной скважине зашумело, а чуда всё ещё не было.
Пришёл Миша, долго возился с башмаками – он сильно ослаб за последние дни. По дороге на кухню, заглянул в зал и вдруг застыл, оторопело уставившись на Сусанина. Иван уловил Мишин взгляд и вздрогнул всем естеством: он забыл сделать Образ прозрачным! Задумался и забыл. Миша выронил упаковку чая, слабо облокотился о косяк двери и стал сползать на пол.
Сусанину больше ничего не пришло в голову, как подскочить к Мише, подхватить чай и услужливо протянуть упаковку человеку. Когда он осознал свой поступок, то готов был провалиться сквозь пол, сразу – в тридцать седьмую, на растерзание Дзержинскому. Было поздно, человек заговорил с ним.
– Так вот кто всё это мне устроил… Я же так и понял, что – мистика творится, что такого просто не бывает… Ахх, ты, чёрт рогатый…
Миша полуприкрыл от стресса веки, но продолжал следить за существом, как бы исподлобья. Перед ним в нерешительности стоял старичок, сильно смахивавший на персонажа какой-то исторической картинки, которую Вика прилепила на обои в кухне, прикрывая царапину на них.
– Извините, Михаил Фёдорович, я не чёрт.
– Вижу, сука. Рогов нет. Сейчас будут.
Но сам хозяин не шевелился, силы оставили его. Он просто сидел на полу, опершись о дерево косяка, и разглядывал странного гостя. Угроза была лишь эмоциональной.
– Тебе, гад, зачем всё это надо было? Издевался? Ради чего? Тешился, а?
– Что вы, Михаил Фёдорович, я думал – вас спасаю. Я думал, вас Вика заставляет монетки мне класть. А вы работали столько, что уж и непонятно было – писатель вы, или водолаз…
– Думал он. Думал! Он думал! Ашизеть!!! А ты меня спросил?! Ну и кто я теперь? Водолазнутый писатель или писанутый водолаз?!
– Не ругайтесь так, – взмолилось нечто с чаем в руке. – Нам нельзя спрашивать у вас. У людей. А так, только что догадаемся, то и наше…
– Ваше… Чудовище! Что тут ваше? Мы, что ли – ваши? Тебе кто право дал к нам лезть?
– У нас работа такая. Точнее… жизнь. Мы и не лезем особо, только так, когда надо что б как лучше…
– Черномырдина знаешь?
– Это из сорок девятой? Эээ, нет, там Чернопольский… Из двадцатой?
– Из хренадцатой! Ладно, проехали. Как лучше они хотят, суки. Знай, недоделыш: все, кто хотят как лучше, получают в конце концов по морде! В общем, мне всё ясно. Это ты, гад, всё тут натворил. Боооже, аж скала с плеч. Значит, шанс есть. В общем так: ты натворил, ты и выруливай.
– А как? – чуть не плача промямлил старик.
– А как хочешь. Ты хоть понимаешь, что ты натворил?
– Что?
– Ты забрал у меня жизнь. Вот и верни мне – жизнь. Я пойду на корабль схожу, скажу своим, что со мною всё в порядке, пожру что-нибудь. Помоюсь. А ты – выруливай. И если не вернёшь её, я приведу сюда буддистов и попрошу сутки петь "Махакалу", знаешь, что это такое?!
– Ззззнаю… разорвёт нас тут всех…
– Значит, знаешь. Значит – вернёшь.
Хозяин стал тяжело подниматься, теперь – вверх по косяку. Конечно, Сусанин перепугался, но в том, что он мигом подставил плечё Мише, помогая тому встать, небыло плебейства, это был искренне дружеский порыв. И Миша это почувствовал. Он даже чуть улыбнулся и слегка потрепал горемыку по всклоченной шевелюре, заодно удивляясь плотности этой едва зримой тени.
– А они вам sms-ки слали, там полный телефон забит. Они вас любят, просто не хотели беспокоить, думали, так лучше… – и Иван осёкся.
– Даа…
Миша вышел, даже не захлопнув дверь. Теперь он знал, что его дом всегда под надёжной охраной. Теперь он понял, что в минуты вечности одиночества, он, на самом деле, был дааалеко не одинок. Во всех смыслах.
Иван сидел на краю разворошенной кровати, мерно раскачивался из стороны в сторону.
Чудо, конечно, произошло, но далеко не такое, как требовалось.
Вдруг он вспомнил про жуткие глаза, которые, по слухам, терроризируют жителей их дома. Все только об этом и шептались. Но Сусанин был не глуп. Местами. И вот теперь он ясно понял, что глаза те, появлялись только в нужный момент. Они не пугали, они, в принципе, помогали. Только немыслимо нарушали Правила, и, когда попадутся Господину председателю, им несдобровать. Но сейчас у Сусанина небыло выхода, ему нужна была помощь, которую из всех "жителей" дома, оказать ему, никто был не в состоянии.
Тогда он мысленно стал искать контакт с этими ужасными глазами, обшаривая силой воображения квартиру за квартирой. Глаз нигде не оказалось, что и немудрено. Ваня ещё покачался. Тишина. Никого. Одиночество. Квартира, битком набитая одиночеством. Оно сквозит из неплотно закрывающихся окон, оно лезет во все щели обманеченных плинтусов. Оно всюду, здесь невозможно дышать от угарной плотности одиночества…
В открытую дверь постучали. Сусанин вздрогнул, опразрачил свой Образ и стал глазами искать табуретку, готовясь охранять свой дом. Не потребовалось. В проёме двери стояла обнажённая девушка, едва прикрытая огромной охапкой настоящих, пахучих роз. Слегка раскосые глаза озорно глядели на Сусанина. Немалого труда стоило опешившему старику собраться с мыслями, и догадаться, что перед ним – новенькая, из шестьдесят девятой. И в новом Образе. Танцующая. С цветами. Знакомиться пришла. В таком виде…
Вошедшая поклонилась старику, прошла в зал и поставила охапку роз в вазу. Расправила, распушила букет, высвобождая во все стороны упругость сочных цветов. Через долю секунды, ваза до середины наполнилась искрящейся голубизной неба водой. Затем Лин снова поклонилась Сусанину, сложив ладошки у груди, развернулась, и ушла сквозь стену.
Видавший виды герой надсадно крякнул. Или кудахтнул. Словом, издал отчётливый, но совершенно неопределённый звук, смысл которого понятен только уже глубоко престарелым мужчинам. Видимо, в жизни Сусанина настал-таки День Непрерывного Шока.