Возможно, в будний день этот факт не так явно бросается в глаза. Но вот в выходные… Величавый Невский в субботу обретает своё былое вековое достоинство. Словно невидимым посохом Петра, сметается серая пена повседневной суеты. Грациозно шуршат экипажи, избавленные прогрессом от живых коней, так же воняют, нет на бортах золочёной бижутерии инкрустаций, но возвращается вальяжность моционных карет – Питер достоин неспешности в езде. Праздно прогуливаются пёстрые зеваки – метясь в прицелы фотоаппаратов, пусть это не художники, спешащие в масле запечатлеть величие Северной Пальмиры, но и времена наши требуют большего объёма зафиксированной информации, засим – фотосессия прогулки, ныне – в самый раз. Не так визгливы городские сумасшедшие – вездесущие в любые эпохи, и даже как-то зазывнее блестят вывески кафешек и рестораций. Шарму города – нет равных.
Публика в Питере особенная. Буддисты говорят о перерождениях, и, если они правы, то коренные питерские жители не разбредаются в следующих жизнях по планете, а продолжают круги рождений исключительно в своём любимом городе. Отсюда и дамы в креналине на Невском, и господа в пенсне и с бакенбардами. Но, не реинкарнацией единой богат Питер. При наличии избытка фантазии можно заметить среди прохожих множество прототипов классических литературных героев. Именно воплощённая в живую плоть писательская мысль, поражает взгляд. Очень много Гоголя, слишком много. Обязательно встретите Плюшкина внимательно изучающего сокровища мусорного бака (не из нищенства, нет, из мании коллекционерства), наткнётся на вас и грудастая Коробочка с авоськами, заденет локтем Собакевич. Прошмыгнёт застиранная обветшалая шинель. Носов в лимузинах проедет мимо, штук пятнадцать. Как привет от Достоевского, за один проход по проспекту, встретится как минимум девять Раскольниковых. У них явно что-то нехорошее спрятано за пазухой, на эту мысль наталкивает встревоженный взгляд красных от недосыпа, бегающих глаз. И более современные персонажи Зощенко – в каждом третьем. Взгляд отсеивает иногородних, но и среди них колоритные персоны – не редкость.
Саша и Зина, осчастливленные утренним достижением Кеши, прогуливались от Литейного в сторону Эрмитажа. Это был их любимый маршрут на выходных. Развлечением парочке служил профессиональный опыт Саши. Они обсуждали любопытных с точки зрения прикладной криминалистики прохожих, и предлагали собственные версии жизненного пути очередного типажа, привлёкшего их внимание. Ребёнок мирно сопел в коляске.
– Смотри, Кисуль, – заговорщески шептал Саша Зине. – Этот гражданин мог бы быть Сапожниковым из Анчаровского "Записки странствующего энтузиаста". Толстоват, лысоват, одет неряшливо, как бы в спешке всё время, и абалденно умные глаза… Этакий "великий дилетант по пути в гастроном", настоящий петербуржец, творческая интеллигенция, "физик-лирик". Не находишь?
– Гмм… Не думаю.
– Отчего же?! Всё при нём, как с листа!
– Всё, да не всё. Именно – глаза не те. Анчаровский Сапожников очень любил людей, понимаешь? Очень!!! Он умел плакать по ночам, если ему было кого-то жалко. А этот – физик, но не "лирик". Он женщин, смотри, как оценивает – по киллокаллориям, разделяет и взвешивает, тем и властвует. Но только властность его – внутри черепной коробки и ничем не подтверждена извне. Ибо – физик. Ибо – коленки на брюках висят и бриться забывает.
Саша почесал затылок, затем ёжик подбородка и глянул на свои брюки.
– Нуу ты этт… сказанула жеж…
Разговор неловко завис в воздухе.
Саша вспомнил, как ему раньше шла форма.
Сперва в армии, но там некому было оценить – почти полярный круг, кроме поварихи и жены комбата – ни одной женщины, а на этих и смотреть не хотелось, даже после столь долгого воздержания. Зато потом! Питер! Мореходка! Одна бескозырка с хлопающими по щекам ленточками чего стоила! Отутюженные клёши, отполированная бляха ремня – искрящая якорями! Белесая фланелька (рубашка из толстой фланели), строгий галстук гюйс… Девчонки заглядывались – даже спотыкались, "оглянувшись посмотреть, не оглянулся ли он". Мальчик из Твери, большие амбиции и дырявые карманы. Казалось, впереди – только романтика моря, долгие расставания с заплаканной любовью на пирсе, скупые радиограммы в дальних походах, пальмы и губастые негритянки в мифических странах. Военная кафедра обещала ступить на мостик уже в серьёзных погонах. Солёные брызги Балтики, свинцовые туманы, обветренные мужественные щёки… Конец 80-х, начало 90-х, страна в эйфории перемен! Откроют границы, негритянок будет валом! Хлынули закардонные товары, джинсы и "Coca". Казалось, до чуда оставалось совсем чуть-чуть. До полной свободы – рукой дотянуться. Слово "инфляция" ещё только возносилось гильотинным ножом над всеобщим ликованием. А потом женитьба, неоконченная "бурса" – надо кормить семью. Развал в стране, осиротевший запущенный флот и, как единственный выход зависнуть в Питере – работа в ментовке – по кропотливой протекции друзей. Сомнительная карьера среди изрядно пьющих сослуживцев. Отсутствие перспектив на государственное жильё, а потому – липкий обмен квартиры Зининых родителей. Оттягивание с потомством, так как – "нечего нищету плодить". И вот Кешка, случайно получившийся, но всё же – сын и это успокаивает.
Но как-то незаметно всё получилось.
Очень уж быстро.
Ррраз, и нет юности, планов, вдохновляющей романтики впереди. Оппа, и – отец. А зачем? Он этого просил? Ждал? Желал? Само как-то всё идёт – безвольно, бесконтрольно. Стальная колея взрослой жизни мягко, но лихо втянула Александра на свой прямой, тусклый, безрадостный и быстрый путь к погосту. "Мне уже многое поздно, – как поёт Юрка Лоза, – много, кем в жизни не стать… вот мне и стало за тридцать, самое время мечтать…" А почему собственно?! Какого рожна? Что меня тут держит? Теперь вот уже можно устроиться, опираясь на незаконченную бурсу и ментовской опыт… ну даже охранником на любой теплоход – возьмут с руками и ногами(!), а почему нет? Кому и чем я обязан?! Кеше? Пусть скажет "спасибо" за появление на свет! Зине? За то, что я из себя сейчас представляю – небритый и с отвислыми коленками на брюках вместо стрелок на чёрных морских клёшах?!
Саша заметно для Зины и прохожих вздрогнул. Супруга тревожно посмотрела на него – было видно, что муж где-то очень далеко сейчас, и в его уме решаются непростые вещи. Тень надвигающегося мысленного шторма накрыла его лицо.
Они незаметно для себя вышли на Дворцовую площадь перед Зимним. Ангел с Александрийского столпа отразил золотом на крыле солнечный луч, на секунду ослепив Сашу. "Вверх надо – выстрелила мысль, рикошетом луча прошив его мозг, – что ж я всё в грязи копошусь…"
Им на встречу пружинисто шёл невысокий прохожий, поджарый, в тёмном плаще с поднятым воротником и чёрной шляпе. Явно старался не выделяться, но это получалось у него примерно как у жирафа на водопое среди ланей… Всё в нём словно кричало, задиралось и бросало вызов: белые шарф и перчатки, острые носы лакированных сапог, развевающиеся полы плаща, две глубокие морщины в углах усов, дымящая в серебрянном мундштуке сигарилла. Аура ледокола расходилась от джентльмена кругами, заставляя остальных прохожих вздрагивать и оглядываться, а то и показывать пальцами ему в спину. Зина близоруко прищурилась, разглядывая встречного и, наконец, сформулировав образ человека, засмеялась:
– Сашш, гляди! А вот этот… мог бы быть Д`Артаньяном!