— А мы можем попросить экскурсовода молчать и включить нам музыку?
— Думаю, она будет только рада…
— Идёмте. Дождь, река и мокрый камень — триада, гармония.
В тот раз она лукавила.
Гармония была во всём, где была иная триада: Она, Он и что угодно ещё: Она + Он + вечер; Она + Он + кафе; Она + Он + город… Гармония была даже когда они физически небыли вместе, ибо въевшееся в сознание Стаса слово «Я» вдруг рассыпалось на горстку смешных привычек, утеряло казавшиеся фундаментальными рассуждения о функционировании реальности и заменилось новым понятием «МЫ». Жизнь просто и естественно наполнилась смыслом: она приносила радость. Он стал вгрызаться в ситуации, не пропуская ни единую, видя себя глазами обоих. Он стал раскрывать ситуации, когда они не спешили происходить — и видел себя её глазами. Если он ещё не Бог, имеющий право быть рядом с такой Богиней, так он станет вести себя как Бог до тех пор, пока незаметно для себя не станет Им. Быть Богом, по сути, та же привычка, а они, привычки — вещь приобретаемая, с ними не рождаются. За исключением Лили, наверное. Но, исключение — только зримая печать на правиле.
Так прошла неделя.
Ужин был готов.
В замочную скважину стремительно ворвался ключ.
Стас выскочил в прихожую, но не успел принять у Лили пальто, оно уже улетело в сторону вешалки, неловко повиснув на одном рукаве. На её лице рдела тревога, глаза словно прятались от Стаса, как бы не желая встречаться с его удивлённым взглядом. Она быстро чмокнула его в щёку и юркнула в комнату, успев шепнуть: «Я скоро, любимый, мне срочно нужно… вздремнуть… Я очень устала, я быстро-быстро, разогревай чай!»
Когда Стас, спустя минуту, ушедшую у него на приведение Лилиного пальто на вешалке в нормальное состояние, вошёл в комнату, девушка уже спала глубоким ровным сном. Голова слегка скатилась с подушки, волосы рассыпались, словно на ветру.
Он не знал, как реагировать. И не стал реагировать. Он не знал причин. Она проснётся и всё расскажет, и тогда они вместе посмеются или погрустят, или… ну, в общем, тогда он будет знать, как реагировать. Стас чуть-чуть поцеловал её в волосы и тихонько прикрыл за собой дверь на кухню.
Глава 4
Тревога! Квартира № 14. Висельник
МихСэрыч вернулся домой, заглянул на кухню — Зина подогревала бутылочку с молоком для Кеши. Едва уловимое сопение малыша успокоило его, спит ребёнок. Тогда Образ Боярского забрался в настенный календарь, растёкся по собственному изображению лихого усача в шляпе с перьями, для него наступало привычное время сиесты.
Не спалось.
«Заменили, выходит, графа.
Уж как оно не крути, а пусто место не должно быть без пригляду. Какой не какой, а — глаз. Пусть она языка не знает пока, ничего, обучится. Будет потом на двух языках балакать, умная будет. Лин. Имя какое чудное. А красивая… И поклонилась, поблагодарила, значит, воспитанная. Не пропадёт теперь квартира, всё, стало быть, хорошо… Но красивая… Жуть… Там у неё бамбук растёт как у нас трава, шумит на ветру. Бамбук. Бам. Бук. Там лысые улыбчивые божки кивают, тончайшие шелка развеваются как паутинка на ветру, драконы наяву летают и почти все их видят — кроме, конечно, приезжих, для них — драконов рисуют, дабы не обделить. Играют поэты на дудочках, бумкают бамбуком в барабаны. Крррасота… Люди часто говорят про сны, наверное, это тоже самое, что представлять себе что-то, только плюс ещё — возможность побывать там и всё ощутить… В этом плане они снова гораздо совершеннее, чем мы…»
Так размерено текли мысли МихСэрыча, пока он наслаждался минутой покоя в стареньком листке календаря за 79 год. Он представлял себя в далёком Китае, в гостях у Лин. Даже не в гостях, а словно он — эпицентр её мечты: вот он — простудился, и она заваривает ему терпкие иголки можжевельника, поит из пиалы тончайшего фарфора с рисунком красно-чёрного дракона на белых боках; вот ему зябко и она ложится рядом, согревая его своим телом, вдохновляя его упругостью своих форм на борьбу за жизнь… А вот он дарит ей замысловатый в орнаменте шёлковый халат, она чмокает его в нос и бежит к зеркалу — примерять, а он заглядывает в щёлочку бамбуковой ширмы, любуясь её молодостью и её восторгом. «О, Вселенная! — вздыхает МихСэрыч, сотрясая листок календаря, — почему ты так несправедлива к нам? Мне никогда этого не пережить, не понять — что такое „знобит“, „упругость“, никогда ничего никому не подарить, мне никогда не узнать поцелуй, даже самый торопливый — в нос, и волнительные подглядывания в бамбуковую щель — тоже не про меня…»
И тут дом сотрясся от воя трубы парового отопления.