Кроликов долго страдал по своей ненаглядной крошке и лапушке. Но однажды, нарезавшись вусмерть в пестрой компании, собравшейся для встречи очередного Нового года, воспылал мгновенной страстью к крашеной блондинке столь же миниатюрных габаритов, что и Лола. Нужно отметить, что Колюня тогда был не только мал ростом, но и сухощав, и подвижен; это сегодня он, естественно, не подросши, погрузнел, оплешивел, стал подкрашивать не только остатки шевелюры, но и вполне ещё кустистые брови. Передвигается он теперь не торопко, правую длань предпочитает по-наполеоновски закладывать за полу пиджака или пальто. Для солидности портфель не носит, изредка прихватывая с собой папку натуральной кожи с серебряной монограммой Н. У. К. (Николай Утрехтович Кроликов), которую я по скверности характера расшифровал по-своему: нукося выкуси.
Но вернемся к крашеной блондинке, на которой Колюня женился буквально на следующий день, как вполне порядочный человек. Звали её Ритой Чюлюмкиной, она была старше Колюни на восемь лет, была уже выпускницей юрфака, имела второклассника-сына и была разведена во второй раз. Юркая, смешливая, смышленая (казалось, что она непрерывно пританцовывает) Рита носила "минусовые" очки, которые отнюдь её не портили и даже скрадывали довольно длинноватый носик.
Рита часто и всерьез курила, отчего не только предательски пожелтела кожа пальцев рук, но и мелкие редковатые зубки были покрыты желтоватым налетом. Вообще, Рита была экспансивной натурой и, встречая изредка её в областной библиотеке, которая служила нам, тогдашней студенческой элите города П. своеобразным клубом, местом активной тусовки; хотя словцо сие ещё не бытовало, я побаивался не только её острого язычка и отнюдь нецеломудренных жестов и касаний, а реакции окружающих.
Надо признаться, меня тогда очень тянуло к женщинам, и в то же время я их намеренно избегал. Забывался только во время разговоров. Вообще, мы слишком много тогда говорили: о литературе, о живописи, о кино, иногда о философии, которую, впрочем, знали плохо, о смысле жизни, в которой ничего не смыслили. Причем, говорили без всякой иронии, вываливали свое недомыслие нараспашку. Религия нас занимала мало, жизнь и родительское воспитание сформировали нас атеистами, конечно, не воинствующими, подобный пафос остался в пионерском далеке.
Разговоры заменяли нам настоящую жизнь. Все мы учились тем или иным профессиям как бы не для себя, а для дяди, для родителей, для общества; даже если подрабатывали к стипендии, которую, впрочем, давали весьма выборочно, цену деньгам на самом деле не знали. Мощная пропаганда убеждала нас ехать в тайгу, к черту на рога, отнюдь не за презренным металлом, а за мечтами и за туманом. Стремление к длинному рублю пресекалось однозначно, мы должны были ждать подачки от общества, от начальства в виде квартиры, прибавки к жалованью и тому подобное.
Выговариваясь, мы сбрасывали излишек сексуальной энергии, все-таки, несмотря на тот или иной любовный опыт, мы были весьма целомудренны. Недаром, потом многие мои сверстники и сверстницы бросились в разврат как в религию, устремились в различные области искусства, как в единственно возможную форму жизни.
Впрочем, что это я, речь ведь о Рите и Колюне. Свадьбы у них не было, Кроликов как всегда сэкономил. Его любящая мать уступила ему комнату на первом этаже в барачном строении неподалеку от телефонного завода, а сама экстренно вышла замуж и переехала к мужу. Кроликов оказался нежданно-негаданно самостоятельным мужиком, владельцем отдельного жилья, главой целого семейства, так как Ритин сын натурально вместе с матерью переехал к новому папаше. Колюню он не уважал, постоянно требовал денег на кино и на мороженое, благо это было тогда не накладно, а поскольку уединение молодожену было на тот момент важнее книгоприобретений, то кроликовская библиотека потерпела тогда первый урон. Колюня стал носить книги чемоданами в единственный букинистический магазин, которым заведовал некто Чайников, по странному совпадению бывший телефонный мастер и сосед Кроликова по тому же бараку. Он ещё юношей обезножил, попав под трамвай, и ходил на протезах. Как-то, не зная о протезах, я шел с ним по длинному барачному коридору и, услышав посвистывание, воскликнул . '"Странно, у вас здесь птицы живут!" На что устыжено услышал - "Да нет, это скрипят мои протезы".
Ах, Ритуля, Ритуля! Через четверть века Кроликов выпустит "Избранное", в котором не будет ни строки в адрес его второй жены, на закорках вытащившей оболтуса-супруга к признанию, пробившей ему театральные и радиопостановки, элементарно содержавшей его долгие годы, для чего вкалывавшей на трех работах: в театральном журнале, на радио и в театральном училище. Зато все предисловие целиком будет посвящено выяснению отношений с первой его незабвенной женой, которая когда-то бездумно навешивала ему рога ежедневно, а то и не по разу на дню. Впрочем, опять, что это я, правдоискатель и обличитель (на себя бы оборотился), чистоты нравов в то - наше - время не было, и быть не могло. Да и сейчас быть не может. Вот уже известные извращения даже помогают пробиться на самый верх, многие демократы первой волны никак не скрывали голубизны или розоватости, а наоборот, всячески трубили о своей оригинальности, которая помогала им становиться в мгновение ока важными госчиновниками, а то и членами правительства. Некий плохо помытый на вид журналист-эксцентрик, не жалея ни жены, ни сына, сбросил маску в популярной телепередаче и дал ряд интервью о счастливо обретенной свободе проявлений нетрадиционной сексориентации. Что ж, хорошее дышло ему в помощь!
VII
Не могу спать на спине. Обычно я засыпаю, ложась на живот, далеко вытянув ноги, подложив под голову ноздреватый от старости валун, жалкое подобие подушки, крепко обхватив его руками и нежно прижавшись к камню волосатой щекой. Конечно, во сне части массивного тела затекают, онемевают от пережатия сосудов и для возобновления кровотока приходится постоянно переворачиваться с боку на бок.
Просыпаюсь я чаще уже без каменной подушки, скатившись с волосяного матраса. Досыпаю, следовательно, на полу. Голова по-мертвецки запрокинута подбородком вверх. Рога уткнуты в пол или в стену, в зависимости от положения тела. Уши пластилиново смяты неудобной позой.
Ночная пыль припудрила виски, лоб и веки. Шерсть выросла повсюду ещё на два-три миллиметра. Ноздреватый валун, грязно-серый камень, грубозатесанный, сальнозалапанный булыжник, мой единственный друг, собеседник, (кстати, по-авестийски означает ложь и искажение истины, а в санскрите звучит друх), понимающий (мне кажется) мои мычания в простоволосых жалобах ночных, внезапно подсказал мне очередную тему словоизлияний.
Я, помнится, уже говорил об ощущении себя жертвой, предназначенной на заклание. Боги подсказали мне ещё одну интуитивную догадку. Мать моя, урожденная Персеида, сама того не подозревая, принесла на Крит основы зороастризма. Бедные будущие лингвисты, никак не умеющие расшифровать надписи крито-микенской эпохи, должны попробовать малоизвестные группы индоарийских наречий привязать к древнегреческому языку, примерно так, как в коммунистической Мангазее тюркские поэты набирали свои шедевры кириллицей, а после демпереворота перестрогавшие творения сначала на латиницу, а позже - на арабскую вязь. Жаль еще, что, скорее всего через 4-5 тысяч лет, исследуя крито-микенскую культуру, ученые ну совершенно не обратят внимание на то, что моя личная трагедия как бы репетирует и предваряет схватку зороастризма (митраизма) и христианства. Матричное сознание обитателей Средиземноморья настойчиво искало новых покровителей, новых богов. Крит находится как бы на перепутье между Западом и Востоком. Запад в данном случае - Эллада, Греция. Восток же - Персия, Иран, а дотоле горные отроги Урала и Алтая, где сформировались первые духовные устремления моих предков.