Надежда.
То есть отец на самом деле не знает, жива ли моя мать, или же Лоркан велит мне надеяться?
– Мы ее найдем, Кахол. – Лоркан касается кожаного наруча отца, в которых гигант вряд ли сильно нуждается, учитывая мощь его мускулов. – Найдем и приведем домой. Но сперва надо снять барьер, чтобы все наши могли вернуться. Нам нужны люди.
– Птицы, ты хочешь сказать? – поправляю я его прежде, чем успеваю себя остановить.
Сейчас не время и не место, Фэллон!
Моя дерзость вызывает две пары выразительных взглядов. Ну, хотя бы удалось вытянуть отца из пропасти отчаяния.
– Не все вернулись? – спрашиваю.
Лоркан вновь барабанит пальцами по столу.
– Некоторые вороны бежали в Шаббе, там и застряли.
В отличие от ногтей отца – заостренных и оловянного цвета, – у Лора они закругленные и бежевые. Хотя они никогда не скользили по моей коже, я отчетливо помню ощущение от его призрачных пальцев, скользящих по моему телу. Он перестает барабанить по столу, сжимает кулаки, губы вытягиваются в нить.
Что? – возмущаюсь я. Неужели он думает, что мне нравится, когда ко мне прикасаются без моего согласия? Я вновь сосредотачиваюсь на отце.
– Итак, как устранить барьер?
– Нужно дождаться, когда Прия выпытает местонахождение Мериам у одного из фейри, которых к ее берегам притащили змеи.
Хорошие змейки.
– Или когда Данте выяснит, где ее спрятал Марко, – добавляет мой отец.
– Дедуш… – Я напоминаю себе, что Юстус мне вовсе не родственник. Возможно, впервые я рада, что не являюсь Росси. – Генерал был ближе всех к Марко. Он должен знать.
– Твоего деда не нашли.
– Он жив?
– Если жив, то пока не показывался в Люче.
– А командор Дардженто? – спрашиваю с надеждой. – Его выбросило на берег Шаббе?
От железных наплечников Лора начинает валить дым, словно он вот-вот превратится в птицу.
– Нет.
У меня учащается пульс при мысли о мерзком фейри с черными волосами и янтарными глазами, который угрожал убить всех дорогих мне людей.
– Он умер?
Нет. Пока жив.
Вслух же Лор говорит:
– Имоджен подслушала, как солдаты Данте обсуждали чудесное возвращение командора. Мы его еще не видели, но можно смело предположить, что он в Изолакуори.
Глава 4
От этого известия у меня сжимаются сердце и все внутренности.
– Хорошо, – бросаю в конце концов.
– Хорошо? – Лоркан произносит это так, будто у слова отвратительный привкус.
– Да. Хорошо. – Я сжимаю кружку, чтобы проверить, насколько она твердая. Твердая, как камень. – Потому что я хочу собственноручно пронзить его сердце железным клинком.
Отец резко вдыхает.
– Он тебе навредил, инон?
Инон?
«Дочь» на вороньем.
От перевода Лоркана слово не становится менее грубым. Грубым, но также… приятным. У меня есть отец. Он настоящий. Не совсем такой, каким я его себе представляла, но ему не все равно. Или, по крайней мере, создается впечатление, что я ему важна.
Кахолу очень важна семья.
Я кошусь на Лоркана, и мой гнев слегка утихает.
– Сильвий Дардженто – отвратительный человек, который угрожал убить всех дорогих мне людей.
Отец продолжает сжимать несчастную кружку, которая еще больше сплющивается под натиском его когтистых пальцев.
– Он… когда-нибудь… к тебе прикасался?
– Нет. Не осмеливался, боялся последствий. Еще несколько дней назад я была внучкой генерала и подругой принца.
Тень находит на лицо Лоркана, и хотя мне не слышно его мыслей, догадываюсь, что они имеют отношение к одному или обоим вышеупомянутым фейри.
Отец говорит что-то на вороньем, и Лоркан отвечает, его золотистые глаза за струйками черного дыма вспыхивают. Хотелось бы мне понимать их язык!
Лоркан переводит свой все еще прищуренный взгляд на меня.
Утром я пришлю к тебе учителя.
Я хочу понимать, я не сказала, что готова его учить.
Лоркан подается вперед и кладет локти на стол.
Значит, убить Сильвия ты тоже не готова?
Как же ты пришел к такому выводу?
Ты сказала, что «хочешь» собственноручно пронзить его сердце.
Я скриплю зубами: ненавижу, когда против меня используют мои же слова.
Отец не замечает нашего мысленного разговора, его взгляд прикован к луже вина вокруг покореженной кружки.
Как сказать «отец» по-вороньи? – спрашиваю я.
Дайи.
– Дайи? – Обращение непривычно перекатывается на языке, но не то чтобы неприятно.