После того как все закончилось, волосы Руби вместо цвета клубники стали пепельными. Кожа матери покрылась полосами от гари. Мои красные башмачки были все в черной саже, и стоило большого труда оттереть ее.
Когда мужчины ушли, мать осталась у пруда, поэтому я сама покормила сестру завтраком. Был ноябрь месяц, и между цветом воздуха и земли было мало разницы. Я всем нутром чуяла, что мать никогда больше не войдет в наш дом. Мы с Руби подобрали последние оставшиеся ежевичины, но когда я принесла несколько ягод матери, она не стала есть.
Она посмотрела на меня, и в ее глазах я увидела панику. Она не могла поверить, что мир все еще существует без моего отца. Глаза у нее были красные, и одежда у нее была красная. Она истекала кровью прямо в землю, она исчезала. Я понимала, что если я не сделаю что-нибудь, то потеряю обоих родителей. Я буду точно как мать — сирота, ведьма. У меня уже были красные башмачки. Я уже знала, что она чувствует. Я ждала, что произойдет еще что-нибудь плохое. Я старалась быть к этому готовой, придумать план, но ведь нелегко планировать, когда не знаешь, что на тебя свалится.
Вскоре после этого мать нашла кардинала. [3] Она убила его, а тушку насадила на палку и воткнула во дворе. Это было плохо. Больше красного, больше крови. Когда пошел дождь, птица стала такого яркого цвета, как сердце. Ночью во дворе запорхала невзрачная серовато-коричневая подруга кардинала, безнадежно чирикая. Вдруг я увидела, о чем думает моя мать. Я увидела это так ясно, как если бы мысли ее были написаны у нее на лбу засохшей кровью. Если подруга кардинала умрет от разбитого сердца, моя мать поступит так же. Она покончит с собой, так или иначе. Я увидела это в ее глазах. Я видела ее красные башмаки и юбку, которая когда-то была сизого цвета, а теперь стала алой. Я поняла, что заодно она может уничтожить и нас с сестрой.
Я начала соображать, как бы нам уехать. Я слышала о Калифорнии. У Эли Кросби был дядя, который туда уехал, и он писал, что трава там желтая, что в ноябре там жарко, как летом. Здесь ноябрь был коричневым, с кроваво-красной сердцевиной. Можно было видеть, как дыхание превращается в пар. Ягоды падуба уже наливались соком, но моя мать все еще спала на берегу пруда в своем красном платье рядом с кучей золы.
Я все чаще и чаще начала думать о Калифорнии и о том, как нам с Руби добраться туда. Нам придется бросить мать здесь. Она была все равно что кусачий уголек. Она сожжет нас заживо. Но все-таки она наша мать. Как мы можем оставить ее? Иногда она плакала всю ночь напролет, и мы слышали ее. И тогда утром вокруг нее расплывалась красная лужа, так что упавшие листья становились почти алыми. Она тогда пристально смотрела на нас с Руби, и я чувствовала себя испуганной в самой глубине души, этого я даже не могла объяснить. Вот такой бывает любовь? И что, вот так с людьми и бывает?
Жена кардинала сидела на самой нижней ветке нашей груши. Даже когда я прогоняла ее, она не хотела улетать. Она не издавала больше никаких звуков, не чирикала, ничего.
Пятнадцатого числа в город приехал доктор, и я пошла к нему поговорить, но он посоветовал мне заниматься своим делом и слушаться маму. Я навестила пастора, но он только сказал, что смерть — это таинство, которое нам не дано понять, да нечего и пытаться. Мне приходилось всюду таскать на себе Руби, а она была тяжелая. В тот день я пешком дошла до города, а теперь мне предстояло снова проделать весь путь, на сей раз обратно. Ноги у меня были в волдырях, к тому же дул холодный ветер.
Я села на обочине. Руби уснула, а спящие детки еще тяжелее, чем вертлявые. У меня в кармане была печенюшка, и я разломила ее пополам. Половинку себе, а половинку оставила для Руби. Тут я увидела, что по дороге кто-то идет. Всем сердцем я пожелала, чтобы это был мой отец, но оказалось, что это всего-навсего старуха торговка. Ее товар — горшки и кастрюли — был привязан веревками у нее на спине. Она села рядом со мной, и, не успев толком подумать, я отдала ей половинку печенинки.
Пока она ела, я рассказывала старухе о своей матери. Она внимательно жевала и слушала тоже внимательно, даром что была такая старая, лет сто, наверное. Она прошла пешком через весь Массачусетс, от самого Стокбриджа, продавая свои горшки и кастрюли. Я рассказала ей, как моя мама превращается в кровь, как она поставила все наше будущее на судьбу кардинала, как моя сестра все еще не разговаривает, хотя другие дети ее возраста выдают целые тирады.