— Началось! — громко сказал кто-то над его головой.
Вздрогнул. Поднял голову.
Светало. Все караульные были в сборе и громко разговаривали. Издалека мерно доносились глухие, раскатистые, густые удары, словно гром в степи: стреляли из пушек.
— Больше часу пальба идет, а вы спите!
Кронид посмотрел в окно: небо очистилось от облаков. Занималась пышная заря, обещавшая солнечный, красный день.
— Что же будем делать?
— Что делать? Посидим до смены: в восемь часов дневная должна придти.
— Вряд ли.
— Подождем все-таки.
— Выйти надо из караулки, — предложил Кронид. — Ружья здесь оставим.
Все вышли и сели невдалеке на бревнах.
Всю ночь не спали в доме Блиновых. Анна набила вещами два чемодана, но всего не увезешь с собой. Дмитрий заперся в кабинете, и оттуда глухо доносились тяжелые стуки в стену. Наконец он выглянул за дверь, с засученными рукавами рубахи, забрызганной известкой, и позвал жену.
Анна вышла усталая, растрепанная.
В стене было выломлено большое отверстие, с камин величиной. В комнате стояла пыль, пахло глиной.
— Давай! — сказал он, заикаясь. Губы его дрожали. Дмитрий тяжело дышал, отирая пот полотенцем.
— Ну-ка, посмотрю: хватит ли места? — шепотом ответила она.
— Хватит не хватит, больше не могу: устал, да и собираться надо.
Анна осмотрела работу мужа.
— Ничего. Потрудился, можно сказать. Заделать- то как?
— Тоже задача! Замажем, а сверху — обоями… Высохнет в один день.
Анна принесла серебряный самовар, потом целый узел столового серебра, бокалы, подстаканники, несколько золотых часов, браслетов, цепочек.
— Бриллианты — здесь! — сказала она, указывая на грудь.
— Это, конечно, с собой…
— Сундуки, в случае чего, обещал Крюков к себе забрать. Ну, а покуда — мама здесь будет.
Дмитрий засунул драгоценности в отверстие в стене. На полу припасена была глина, известь, лежали кирпичи.
— Все?
— Все!
Анна перекрестилась и, всхлипнув, вынула платок.
Муж принялся за работу. Неумело вмазывал кирпичи. Анна помогала. Возились долго, и оба выпачкались в глине. Когда работа была кончена и мусор убран, в окнах посветлело.
Заклеив сырое пятно на стене куском обоев, пошли умываться. Дом Блиновых был когда-то княжеским дворцом. Двухсветлый зал, отделанный мраморной обшивкой, лепными украшениями и потемневшими рисунками художников на потолке, уже много лет не отворяли, да и все парадные комнаты оставались необитаемыми вследствие их огромности и ненужной, холодной роскоши. Блиновы жили попросту, ютились в маленьких боковых комнатах. Существовало предание, что забытый княжеский род вымер преследуемый драматической судьбой. В минувшие века в старом дворце созерцались гнусные дела: разврат, насилие, убийства, кто-то был отравлен, остальные погибли от наследственного сумасшествия. Дух преступления как бы тяготел над старым домом, губя и позднейших его обитателей: мрачная драма убийства и сумасшедствия в семье Блиновых была у всех на памяти. У них никто никогда не бывал. Екатерина Ивановна ходила в полумонашеском костюме, устроила в угловой комнате «моленную», зажигала лампадки, молилась, часто ездила в монастырь. Теперь, когда двухмиллионный капитал был конфискован, осталось все-таки порядочная сумма в шкатулке да собранное с должников: старуха вздорная и тщеславная прежде, замкнулась в религиозное ханжество. Что произошло в государстве и в городе, кто с кем воевал — не хотела взять в толк, была уверена, что скоро усмирят бунтовщиков, а ей возвратят два миллиона. К сборам дочери и зятя в отъезд отнеслась невнимательно и равнодушно, а сама и слышать не хотела об отъезде.
Катерина Ивановна тоже не спала эту ночь. Когда совсем рассветало, пошла в столовую. Дмитрий разговаривал у порога с Василием, Анна ходила по комнате совсем одетая, вместо шляпки — в платке. Старуха остановилась в дверях — толстая, с мясистым, увядшим лицом, с двойным подбородком и суровым взглядом из- под нависших бровей.
— Поторапливайтесь! — говорил Василий. — Подвода у ворот стоит, и Константин Силыч с семейством с полчаса на пристань выехали. «Меркурий» вторые сутки дымит. Бают, как бы нынче не отвалил, хоша не известно, пускают ли на пароход-то…
— Нас пустят, — возразил Дмитрий: — записывались.
— Ну и слава богу! А все-таки — торопитесь!
— Ты поезжай с подводой, а мы прямиком, по лестнице сойдем, раньше тебя будем.
— Ладно.
Василий взял чемоданы, Дмитрий взвалил на плечи узел, и они оба вышли через черный ход.
В это время, как отдаленный гром, глухо донесся первый пушечный выстрел.
Катерина Ивановна перекрестилась.
Еще раз громыхнуло. Анна остановилась, разинула рот и побледнела.
Вошел Дмитрий.
— Анна, слышишь?
— Что?
— Наступление началось. Возьмут нынче город!
— А может, отсидимся на пароходе, да и назад?
Дмитрий рассердился.
— Назад?! Одиннадцать тысяч их, а белых-то — горсть.
— Мамынька, прощай! — сказала Анна и поклонилась матери в ноги.
То же сделал и Дмитрий.
— Бог простит! — сурово ответила старуха. — Куды путь-то держите?
— За Урал, мамынька.
— П-переждем с полгодика, — добавил Дмитрий, — а потом воротимся… Небезопасно здесь оставаться.
— Уж и не знаю, мамынька, как вы тут проживете без нас?..
Старуха усмехнулась.
— Что вы мне? Какая защита-заборона, загуменная ворона? Хуже с вами-то, а с меня, старухи, что взять? Поезжайте!
Дмитрий и Анна еще раз поклонились ей. Когда они вышли, гул канонады катился слышнее. Над Заволжьем поднималось солнце.
Долго спускались с Венца к Волге по бесконечной деревянной лестнице. С горы всю пристань было видно, как на ладони. Дымил белый, двухэтажный «Меркурий», но на пароходной конторке не замечалось никакого движения; зато на берегу, около самой воды, кишмя-кишела толпа. Несколько лодок, до отказа нагруженных людьми и их багажом, плыли на другую сторону Волги. Через двухверстный железнодорожный мост с необычайной быстротой шел пассажирский поезд. Грохотали пушки. По-видимому, мост был под обстрелом.
Анна шла по лестнице впереди Дмитрия, по временам нащупывая на груди заветный мешочек. Спустившись к берегу, сказала:
— Митя, вон Василий с подводой и все наши!
— Вижу.
— Пароход-от не пойдет, видно?..
На берегу слышались крик, гвалт, ругань. Известный всей России фабрикант и помещик, черный, как таракан, с появившейся только теперь проседью на висках и в усах, кричал, размахивая бумажником:
— Двадцать тысяч за лодку!
— Сто! — небрежно отвечали лодочники.
— Полцарства за коня! — улыбнулся Анне Дмитрий. — Вот где обдираловка!
Вся черновская компания оказалась в сборе. Константин с женой и двумя ребятами, Крюков, Мельников с Еленой, Кузин и многие другие, вчерашние богачи и воротилы города.
— Пароход — для войск! — подскочил Крюков, хлопнув Митю по плечу своей тяжелой лапой. — Да и то на ту сторону! Ходу нет ему никуды: Казань взята, Самара — тоже… Чугункой поедете.
— А ты?
— Я остаюсь, и Кузин остается… Провожать вышли… Несусветные цены дерут!
Фабрикант грубо ругался, сидя на узлах и чемоданах в отчаливавшей небольшой лодчонке, рядом с женой, известной артисткой. Заплатил сто тысяч за перевоз.
На берегу лодочники ругались между собой. Двое схватились «за грудки». Лодок не хватало, целая стая их, взмахивая веслами, чернела на светлом фоне реки, спеша переброситься на далекий берег Заволжья. Приходилось огибать зеленый остров на самой середине реки, пробираться узким проливом между двумя его частями, разорванными Волгой.
Зинаида сидела с детьми на верху воза, полная, постаревшая, растрепанная. Константин спорил с кем-то у берега. Толпа беженцев металась, как на пожаре. Откуда-то вынырнул Кузин, не спеша и сладко улыбаясь, дернул за рукав Крюкова, начал шептаться с ним. Крюков воодушевился, подбежал к Василию.
— Трогай к пароходной конторке!
— Дык…
— Трогай, говорю!