— Коля, заводи! — хлопотал Крюков. — Да лягте, которые… Не торчите: еще под шальную пулю попадете.
Константин насмешливо бросил Кузину:
— Спасибо за лодку!
— За сто тысяч! — тихо добавила Анна.
— На что едем, куда — сами не знаем. Люди-то вон остаются, — говорила Зинаида.
— Отваливай! — скомандовал Крюков и отсунул тяжелую лодку, кряхтя и напрягаясь.
Заработал мотор. Лодка сначала медленно, а потом все быстрее заскользила мимо конторки между якорных канатов. Сидевшие в ней прилегли за высокими бортами.
Крюков и Кузин, здоровенные, широкоплечие, в старых, заплатанных поддевках, вылезли из-под кручи и пошли на пустую баржу пароходной конторки.
Лодка быстро удалялась, оставляя за собой пенистый след. С горы по ее направлению затрещали выстрелы. Обогнув остров, братья Черновы высунули головы. Над городом стоял дым, Две кряжистые фигуры все еще виднелись на борту баржи, бородами друг к другу: о чем-то совещались. Два самых предприимчивых купца не захотели бежать, остались в руках ненавидевшей их революционной власти. Был у них какой-то план: в этом братья не сомневались. Женщины лежали на дне лодки, прижавшись одна к другой.
Белые, сойдя с парохода, зажгли его. Огонь побежал по бортам маленькими язычками и струйками, быстро превращаясь в яркое пламя. Многочисленные каюты в два яруса осветились изнутри ярко-золотым светом. Сидевшим в лодке слышно было, как трещали сухие, тонкие переборки, выкрашенные масляной краской.
Когда перегорели канаты, пылающий пароход, медленно поворачиваясь, поплыл сам собою вниз по течению. Силой воды и огня его вынесло на середину реки: весь огненно-золотой и прозрачный, он зловеще плыл по голубой зеркально спокойной реке.
X
Варвара возвратилась из лечебницы совершенно больной и едва могла ходить. На курорте произошла такая же разруха, как и во всей стране: ни врачей, ни лекарств, ни больничного белья, ни дров, ни пищи! Чуть живой вернулась в родной город после взятия его красными. Отыскала свою мать и дочь на окраине, в углу проходной комнаты, отгороженном ситцевой занавеской.
Настасья Васильевна стала совсем ненормальной, заговаривалась, голова тряслась пуще прежнего. Внучке ее, Лизе, было уже двадцать пять лет. Она напоминала Варвару в молодости: такая же высокая, крупная костью, с большим подбородком. Обращалась с полоумной бабушкой повелительно, как бы в отместку за прежнее ее самодурство. Единственной опорой семьи была Лиза: служила где-то, приносила паек.
В городе возрастали дороговизна, голод, холод. Зима наступила лютая, какой давно не бывало. На топливо ломали заборы, спиливали деревья. Ночью луна светила сквозь морозный туман, а по бокам ее двумя огненными столбами зловеще сияли два ее отражения. В городе шли слухи: о событиях на юге, об атаманщине, батьковщине, гайдамачине.
У обитателей угла в проходной комнате не было ни хлеба, ни дров, ни керосина. По вечерам сидели с самодельной лампадкой и полуголодные ложились спать, прикрываясь всяким тряпьем. Жили как на новом «дне» — новые «бывшие люди».
Однажды вечером пришел Крюков, очень редко заходивший, все в той же выцветшей, заплатанной сибирке. Лизы не было дома, бабушка спала в углу на сундуке. Варвара, исхудавшая, желтая, встретила его испуганным взглядом: Крюков приходил только с неприятными вестями.
— Ну, черный ворон, каркайте скорее, каких еще бед нам не хватает?
Крюков по старой привычке расшаркался, руку у Варвары поцеловал, сел на стул, кивнул в сторону бабушки:
— Спит, али прихворнула?
— И хворает, и спит. Совсем оглохла и обезумела… Одним словом — рассказывайте, что нового?
— Ничего особенного… Есть известие, что сын ваш в Сибири теперь, в ледяном походе участвует. Братья в Минусинске мельницу держат, но — небогато живут. А вот насчет супруга вашего — читали? в газете было…
Варвара побледнела.
— Не пугайтесь: плохого пока нет. Из Англии он уехамши, на Дону теперь обретается, с белыми, при штабе чем-то состоит. Можно, пожалуй, порадоваться за него. Писем не имеете?
Варвара махнула рукой.
— Какие письма? С четырнадцатого года не пишет…
— Пожалуй, что это и хорошо, — задумчиво сказал Крюков.
— Что же тут хорошего? Видно, что все поставил на карту. Опять вмешался в политику.
— Большая игра, что и говорить. Чья возьмет — не известно. Но, по-моему, — в самый раз он с белыми соединился.
— Ведь вот вы, кажется, не большевик, а с большевиками ладите. Ваши-то взгляды какие?
— Взглядов моих я не скрываю, Варвара Силовна. Я — спец, фабрикой управляю, и пока нужен им. Приспособляться надо, Варвара Силовна. Плетью обуха не перешибешь, сила солому ломит. Вот по всему городу теперь повальные обыски. Придут, конечно, и к вам: Чеке отлично известно, чья вы дочь и чья жена. Специально за этим шел к вам — предупредить. Приготовьтесь— и чтобы ни синь-пороха не было, ничего подозрительного, особливо насчет переписки. Боже сохрани! А лучше всего — съехать бы вам от дочери: на недельку спрячем вас, а там, глядишь, все обойдется, в особенности ежели при обыске ничего не окажется. Ну, прощевайте! — закончил Крюков, вставая. — Там, за занавеской, я мучки с полпудика принес — в счет Кости по фабрике. После сочтемся.
По уходе Крюкова Варвара упала на кровать, вцепилась зубами в подушку, чтобы не разрыдаться. Больное сердце то замирало, то начинало бурно колотиться в груди. Задыхалась. Руки и ноги дрожали. Чувствовала близость какой-то печальной развязки всей ее жизни: что делать, куда идти, где спрятаться? Так вот она — русская революция! Мечтала о славе и богатстве, когда шла за Пирогова, думала министрихой от революции быть, а тут какой-то ураган вдребезги разбил всю жизнь.
В комнате стемнело, когда пришла Лиза — в валенках, в дубленом овчинном тулупчике.
— Хоть бы огонь зажгли! — сказала она раздраженно, сбрасывая полушубок. — Спят — и горя мало… Селедку принесла, вставайте!
Старуха зашевелилась в углу, села.
Лиза долго при помощи медной зажигалки возилась с лампадкой.
— Я не сплю, Лиза, — отозвалась Варвара. — Нездоровится мне.
Убогая комната слабо осветилась неверным, мигающим светом.
— Кто это был здесь? — дребезжащим голосом спросила Настасья Васильевна. — Кронид будто.
— Поехала! — возразила Лиза. — С того свету, что ли?
— Али, бишь, умер он. А ты не кричи, чего кричишь?
Лиза ничего не ответила, развертывая принесенный сверток.
Варвара смотрела на ее широкую спину, на большие, красные от мороза руки. Неужели эта мужиковатая, огрубевшая девушка в валенках — ее дочурка Лиза? Казалось, еще недавно бегала в коротеньком платьице, с ленточкой в белой, как лен, косичке, ластилась к матери, а теперь простуженным басом говорит…
— Лиза, купила бы ты мне фунтик яблочек на рублевочку! — жалобно сказала старуха. — Рублевочка-то есть у меня: в платочке завязана.
— Бабушка! как ты не понимаешь ничего! Рублевка теперь ничего не стоит. Совсем из ума выжила!
— Оставь ее! — сказала Варвара. — Крюков был, муки принес. Предупреждал, что по городу обыски идут…
— Оружие ищут. А какой дурак будет держать его, себе на погибель? Ерунда!
— Отчим твой у белых теперь…
— Читала. Обыска ждать надо. Если придут, беги на улицу с черного хода, а уж я отбоярюсь…
— Крюков советует мне на время к ним переехать.
— Где все? — бормотала старуха. — Были — и нет никого. Все в могиле. Богатство-то наше куда подевалось?
Послышался стук в парадную дверь. Лиза выскочила в коридор; с лестницы хорошо был слышен ее густой голос и еще несколько женских и мужских голосов.
Захлопали дверями соседние жильцы. Чье-то испитое лицо просунулось за занавеску и, прошипев: «С обыском» — исчезло.
Варвара накинула на плечи шубу и выскочила на двор через пустую кухню.
По коридору слышались тяжелые шаги и мужские голоса.
Настасья Васильевна, высокая, худая, как скелет, с трясущейся головой поднялась с жалкого ложа и, горделиво подбоченясь, сказала блеющим голосом: