— За легкие вам, сударыня, можно поставить четверку: плеврит — вещь обыкновенная; но за сердце — двойку! Больше двойки никак не могу поставить.
Он приподнял веки ее расширенных глаз, пощупал маленькую опухоль горла и многозначительно промычал: «Гм!»
Потом пригласил художника в смежную комнату, плотно притворив двери, и, усадив его против себя в кресло, сказал:
— Вот что: туберкулез зарубцевался и не представляет опасности, плеврит вылечим, но у нее базедова болезнь в самом начале. Болезнь эта иногда проявляется в слабой степени и с нею живут, не замечая ее, целые годы. Беда в том, что у вашей жены она развивается бурно, заставляет усиленно работать сердце. В конце концов сердце будет измучено.
— Что это за болезнь?
Доктор замялся.
— Это — ненормальность щитовидной железы, слишком усиленная ее деятельность: яд, вырабатываемый ею, необходимый для организма, начинает отравлять весь организм. Опухоль железы давит на дыхательные сосуды, и оттого глаза выступают из орбит.
— Что за причина такой болезни?
— Трудно сказать. Болезнь редкая в России. Бывает природное предрасположение на почве наследственной нервности; для таких неуравновешенных натур достаточно каких-либо нравственных потрясений или продолжительной печали, переживаний длительного страха, чтобы при склонности к меланхолии заболеть ею. Чаще всего заболевают женщины под влиянием какого-нибудь не счастья или горя, например утраты близких. Ваша жена не была в Швейцарии?
— Только что оттуда приехала.
— Ну вот. При известной склонности к этой горной болезни она там ее и получила. Возможно, что базедова болезнь и прежде была у вашей жены в скрытой форме, а теперь обострилась.
— Какие первые признаки этой болезни?
— Признаки интересные. Болезнь задолго до своего проявления сказывается необычайной красотой глаз, этаким глубоким, прекрасным их выражением. В такие глаза часто по неведению влюбляются, восхищаются ими. А что касается вашей супруги, то они у нее и от природы красивы, в первой же стадии, вероятно, обращали на себя внимание специфическим выражением, которое поэты называют неземным. На самом деле тут ничего неземного нет, а есть болезненное явление, известное в медицине…
Валерьян слушал профессора с жадным, напряженным, горестным изумлением.
Так вот в чем разгадка необыкновенной красоты и загадочной печали Наташиных глаз! Вот то неожиданное и простое, что он всегда чувствовал, но не понимал, над чем мучился и терзался. Вот что он столько лет любил в Наташе — страшный, роковой недуг! Теперь он может завершить ее неоконченный портрет, но — какою ценой?
Отчего обострилась болезнь, скрывавшаяся в Наташе, быть может, всю жизнь? От продолжительной печали, от душевных потрясений? Но не сам ли он причинил их, когда увез ребенка, оставил ее одну в чужой стране, среди чужих людей на целый год тоски и душевных терзаний?
У него вдруг ослабели руки и ноги, сердце так замерло, что едва мог перевести дыхание.
— Осложнения и последствия этой болезни в медицинском отношении еще более интересны, — невозмутимо продолжал профессор. — Нервная чувствительность настолько обостряется, что больные начинают чувствовать многое, недоступное здоровым людям: на каком угодно расстоянии заочно чувствуют настроение близких им лиц и даже видят их — в известной стадии развития болезни некоторые, наиболее одаренные от природы, на время становятся как бы ясновидящими. Потом с течением времени повышенная возбудимость падает, обострение чувств притупляется, является апатия и наконец — слабоумие. Если базедову болезнь запустить и вовремя не остановить энергичным лечением, то обыкновенно она кончается параличом или разрывом сердца.
— Излечима ли эта болезнь? — побелевшими губами прошептал Валерьян.
— Да. Недуг еще только в самом начале. Можно попробовать лечить электричеством, но это длительно и не всегда дает благоприятные результаты: бывает, что, провозившись с таким паллиативным лечением, только потеряют время, запустят болезнь. Самый лучший и наиболее действительный способ — это операция, удаление некоторой части щитовидной железы, работающей у таких больных, так сказать, извращенно. Операция не тяжелая, но удачно ее делают только очень опытные хирурги: если вырезать больше, чем следует, — наступит безумие, меньше — придется повторить операцию. Сейчас положение осложняется плевритом; необходимо пообождать, пока больная не оправится, но, покончивши с плевритом, после некоторого отдыха, непременно нужно обратиться к хирургу. Везите тогда вашу супругу в Москву или Казань, я вам дам письма к знаменитым врачам. Пока сердце еще достаточно сильно и организм не истощен, операция спасет вашу супругу от тех перспектив, которые я вам нарисовал. Говорю все это с полной откровенностью, потому что в данном случае промедление смерти подобно…
Комната заколебалась и пошла кругом в глазах Валерьяна. Тело обессилело, голова откинулась к спинке кресла. Он хотел прервать речь профессора и крикнуть, что сейчас упадет, что ему дурно, но вместо крика чуть слышно застонал. Затем все исчезло из его сознания, наступила тьма, небытие, беспамятство.
Валерьян послал Силе Гордеичу телеграмму, прося, чтобы приехал кто-нибудь из родных. Он надеялся, что приедут братья Наташи, но приехали Настасья Васильевна и Варвара, неожиданно вернувшаяся из-за границы. Ничего хорошего для Валерьяна и Наташи не было в их приезде. Настасья Васильевна славилась тем, что любила похороны и держала себя в таких случаях неподражаемо. Тотчас по приезде начала орудовать столь уверенно, что сразу была видна ее опытность в делах приготовления человека к смерти: зятю предложила переселиться в маленький номер, для двух сиделок сняла комнату, смежную с комнатой Наташи, а сама вдвоем с Варварой поселилась рядом. Из комнаты больной велела вынести лишнюю мебель, а высокую кровать с двумя матрацами и горой подушек поставить посредине комнаты: получилось нечто мрачно-торжественное.
В комнате всю ночь горел ночник, дежурили сиделки, сменяя одна другую. В полутьме высокой и пустой комнаты с лепным потолком и опущенными гардинами, обложенная повязками и компрессами, в забытьи, в бреду и беспамятстве, опираясь спиной на пирамиду подушек, в длинной больничной рубахе, с прозрачным, неземным лицом и огромными, как синие чаши, глазами лежала умирающая.
С головы ее сняли роскошные, длинные волосы, и она стала похожа на худенького, бледного отрока, напоминая художнику картины Нестерова.
Иногда ночью во сне она кричала чужим, вибрирующим, жутким голосом, наводя ужас на Валерьяна. Все кругом гробоподобной постели говорили шепотом. Старуха и Варвара в заблаговременном трауре таинственно совещались в своей комнате о предстоящем печальном событии. Только Валерьян не верил в возможность смерти жены, ожидая неожиданный удачи. И эта удача пришла.
Настасья Васильевна, настроившаяся на похороны, была разочарована, когда хмурый профессор, несколько просветлев, заявил, что кризис миновал благополучно и что больную скоро можно будет перевезти в лечебницу.
Туда же вместе с ней переехали ее мать и сестра. Валерьян остался в гостинице, каждый день наведываясь в лечебницу.
Две новые сиделки, приглашенные Настасьей Васильевной вместо прежних, дружили в Варварой, на цыпочках ходили перед старой купчихой, но часто оставляли Наташу без присмотра. Она плакала от грубого обращения сиделок и ничего не говорила мужу. Здоровье стало опять ухудшаться. Наконец пожаловалась Валерьяну. Он взволновался.
— Знает ли об этом Настасья Васильевна?
— Я говорила ей. Она и слушать не хочет, души не чает в них. Не замечает, что они изо всех сил ухаживают за ней, а не за мной. Помещица! Окружила себя и здесь приживалками.
— Нужно взять новых сиделок.
Вошла Варвара и, узнав, о чем идет разговор, сказала сестре:
— Будто не знаешь мамашу. Что с ней поделаешь? Я вот и сама больна, лечиться приехала, мужа в нужде оставила, а меня за тобой ухаживать послали. Пойду, пожурю девиц.
И, не взглянув на Валерьяна, вышла.
— Не понимаю, — развел руками Валерьян, — что они обе против нас имеют?