— Да я и не люблю вспоминать… Ну, сами немцы затеяли, кричат из окопов по-русски: «Рус! вот у нас силач есть, выставляйте своего». Эх, елки зеленые! я и вышел… Само собой, на войне вежливости мало, нежничать не приходится. Посылают иногда набирать подводы в обоз. Едешь верхом по дороге. Где их взять, подводы эти? Встречается мужик в телеге — сто-о-ой! Заворачивай! Он — то и се, кланяется, молит, денег не берет, только отпусти его. Боится. Э, елки зеленые, за-во-ра-чивай!.. Хо-хо-хо! Ведь война, а не что-нибудь.
— Теперь опять в окопы? — спросил Валерьян.
— В окопы… Из Тарнова ворочусь на Перемышль, а там на лошадях с кладью ехать верст двадцать только… По планту придется искать пункт, да горе мое — плохо я разбираю чертежи эти, поискать надо кого пограмотней.
— Хотите, я поеду? — предложил Валерьян.
— А что же… коли отпустят вас…
— Я добровольный санитар.
— А верхом ездить умеете?
— Умею.
— Ну, тогда в Тарнове встретимся и поедем.
Паровоз внезапно и сильно дернул все вагоны, так что студент едва удержался на ступеньках и полез в вагон. Валерьян вскочил на ходу и помахал шапкой Святогору. В вечеру подъехали к большому вокзалу со множеством путей и стоящих на них санитарных и товарных поездов. За вокзалом — город. В воздухе под вечереющим небом, не умолкая, перекатывались пушечные выстрелы, но не так близко, как рассказывал Святогор: вероятно, австрийцы отступали. Кроме пушечных выстрелов, где-то слышалось характерное жужжание. Находившиеся на перроне солдаты и санитары смотрели в небо. Над вокзалом летел аэроплан. Он был, как коршун, коричневого цвета, с остро срезанными концами крыльев, летел невысоко и быстро — над головами толпы, удаляясь за город, где на горизонте виднелись позиции.
— Австрийский! — говорили кругом. — По крыльям видно, что не наш: таубе!
— Вот — бросит бомбу.
— А что ж, и бросит.
— Нет, он на позицию летит, к своим возвращается. Нам-то теперь уж нечего бояться — пролетел.
Самолет быстро промчался над вокзалом и, удаляясь, летел над полем. Вдруг в поле, далеко от города, когда аэроплан казался издали птичкой, взлетел под ним от земли кверху большой столб дыма.
— Бросил-таки бомбу в окопы, проклятый!
На пушечные выстрелы, мерно катившиеся издалека, никто не обращал внимания.
Валерьян пошел в город, бесцельно поворачивая из одной улицы в другую. Начинало смеркаться.
Тарново оказался захолустным старинным городом в средневековом стиле. Попадались дома древней архитектуры, с почерневшими, поросшими мхом черепичными кровлями, с рисунками на стенах и орнаментами шестнадцатого века. Некоторые из них он зарисовал.
На тротуарах толпились люди.
Уже совсем стало темно, когда Валерьян вышел на маленькую, глухую площадь, окруженную средневековыми домами, посреди которой торчало странное четырехугольное здание с круглой старой башней стиля рыцарских времен. У приземистых полукруглых ворот стоял полицейский в австрийской форме и на вопрос художника ответил, что это — ратуша.
Валерьян попросил провести его на верх башни.
Страж достал ключи огромного размера и повел художника по темной винтовой лестнице на самый верх башни, где висело два небольших, почерневших от времени колокола. Валерьян долго смотрел оттуда на Тарново — второстепенный польско-еврейский городок, века живший маленькой жизнью захолустья, отныне исторический город ожесточенных битв мировой войны.
Художник-санитар едва отыскал свой поезд: его отвели на другое место после маневров. Кучка людей с фонарем несла кого-то на носилках.
— Кого несете? — спросил Валерьян.
— Аленушку, — ответил маленький санитар.
— Что с ней?
— Смерть! — добавил высокий. — Под шрапнель попала.
Издалека катились глухие громовые раскаты тяжелой артиллерии. И каждый раз после пушечного вздоха высоко в небе разрывались и молниями струились по черному небу летящие золотые звезды, вспыхивали, рассыпались и гасли одна за другой.
Похоже было на иллюминацию.
— Хо-хо-хо! елки зеленые! Да ведь мы не туда попали, Валерьян Иваныч! Вот так клюква!.. Стой!.. заворачивай!.. Ну и погодка!
Святогор остановил своего огромного, худого коня и, сдвинув покрытую снегом папаху, посмотрел кругом из-под рукавицы.
Шел крупный, густой снег. Дикое, мертвое поле было одето серебряной пеленой, как саваном.
Усталый конь опустил голову, нюхая снег. Гигант на великане-коне казался привидением.
— Ни зги не видно, — сказал Валерьян, кутаясь в бурку и поднимаясь на стременах. — По плану тут скоро должен быть железнодорожный путь.
— Вот те и по плану!.. С дороги сбились!
Три подводы, нагруженные теплыми солдатскими вещами, следовавшие за ними, остановились. Четверо всадников в башлыках, с винтовками за спиной, неясно маячили позади. Снег валил крупными, пушистыми звездами.
— Слезай, Валерьян Иваныч, пойдем пешком, дорогу поищем, а они постоят покудова… Ехать опасно. Пес ее знает, где мы: еще в плен попадешь!.. Кажись, подъем виднеется. Не насыпь ли?
Слезли с коней, привязали к передней телеге. Валерьян сбросил бурку.
— Стой, ребята! Остановка. На разведку пойдем.
— Заплутаетесь… Винтовку возьмите!.. — слышались глухие голоса. — Что же, стоять, что ли?
— Полчасика подождите. Поглядим вон за тем бугром.
Голоса отвечали недовольно. Кто-то крепко выругался. Фигуры Святогора и художника, казавшегося ребенком рядом с великаном, скоро исчезли за снежней пеленой. Пройдя несколько минут, Валерьян оглянулся: подводы и всадники словно растворились в снежной стихии.
— Далеко не пойдем, — сказал Валерьян: — заблудиться можно.
Пройдя с полверсты, поднялись на бугор.
— Ах, елки зеленые, да ведь это насыпь и есть? Она! — бормотал Святогор.
Взойдя на железнодорожный путь, остановились.
— Ну, как же теперича выходит по плану? Где мы?
— Лишнего дали. Назад надо вдоль пути, там искать хутор брошенный. Это и будет пункт.
Что-то бухнуло и тотчас же завыло в воздухе.
— Шрапнель!.. Гляди в оба! — встревоженно прошептал Святогор.
Рядом с насыпью с металлическим визгом что-то разорвалось, целый столб земли взлетел кверху. Святогор присел и, разинув рот, растянулся, кувыркнувшись в снег. Вслед за ним прыгнул с насыпи Валерьян. Во рту у него сразу пересохло, в груди похолодело, дыхание остановилось. Глотая воздух, он уткнулся в снег.
— Лежи, лежи! — шептал Святогор, поднимая голову из снега: лицо великана побелело. — Сейчас вторая будет!
Опять бабахнул отдаленный гром, и через несколько мгновений над их головами с противным, злобным визгов разорвалась вторая шрапнель.
— Ну, теперь в середку возьмет — и крышка нам. Бежим!
Разом вскочили и побежали. Святогор махал саженными прыжками, взрывая снег сапожищами. Валерьян старался догнать его и вдруг упал… Взвизгнуло в воздухе, во рту опять пересохло. Он ткнулся лицом в снег в стал глотать его.
— Ползи… ползи! — шипел приглушенный шепот Святогора. — На брюхе ползи!
Валерьян чувствовал слабость в руках и ногах. На момент он потерял сознание, но усилием воли очнулся, пополз, взрывая снег обмерзлыми руками и коленями.
Снова грохнул далекий густой звук. Четвертая шрапнель взвизгнула по другую сторону насыпи.
— Бежим! — заорал Святогор.
Сколько времени они бежали по неглубокому рыхлому снегу, Валерьян не помнил. Выстрелы прекратились. Обоза на прежнем месте не оказалось, но их встретил солдат из охраны, побежавший навстречу, как только завидел их. Он кричал, показывая рукой в лощину: сквозь завесу падавшего снега чернели возы с людьми около них.
— Отошли под прикрытие, — сказал солдат, — Ну, как? Никто не ранен?
Разведчики не отвечали.
— Стой! Дай дух перевести. Чуть живы остались. Святогор снял папаху, вытер пот рукавом, вздохнул во всю глубину своей необъятной груди. — Ну, теперь айдате!
Побледневший Валерьян молчал, сплевывая тягучую слюну. Ему было стыдно сознавать только что пережитый припадок животного страха под выстрелами. Так вот она — война: никаких врагов, одни шрапнели. Вспоминал, что, отправляясь на войну, желал смерти, но, едва встретившись с ней, убедился, что совсем не хочет умирать: падал, ползал, бежал, лишь бы только спасти жизнь.