— Ты что, коза, куда снарядилась?
— На салазках с горы кататься.
— И это дело! Хе-хе! Только смотри: люби кататься, люби и саночки возить!
— Саночки будет возить Валерьян Иваныч, — с простодушным видом отвечала дочь.
— Разве что он. Хе-хе! Вот и нашла на ком ездить!
— Валерьян Иваныч, я жду вас, а вы все не идете!
— Ну, идите, идите!.. Погуляйте! Только чур — к обеду не запаздывать!
Сила посмотрел им вслед, вздохнул и, сделавшись, как всегда, озабоченным, прошелся по комнате в хмурой задумчивости. Потом спустился вниз и, никем не замеченный, прошел черным ходом в контору имения.
Через несколько минут в опустевшую комнату вошла Настасья Васильевна с кием в руке, а следом за ней Варвара.
Старуха остановилась среди комнаты, опираясь на кий.
— Отец ушел? — тихо спросила она.
— Пошел в контору, я видела.
— Затвори-ка дверь покрепче!
Варвара выглянула за дверь, захлопнула и заперла ее на ключ.
— Никого нет?
— Никого, мамаша.
Варвара отвечала вполголоса, с обожанием смотря на мать.
— Ну, вот что: не по душе мне ее жених, да что поделаешь? Не мне с ним жить, а ей. Ежели с вами нахрапом, так вы еще хуже наперекор идете; да и отец уж решил дело. Я упрошу его, чтобы и ты поехала в Питер.
Варвара молча кивнула головой, напряженно смотря матери прямо в глаза.
— Наташа будет жить у тебя. Он, конечно, ежедневный гость. Не спускай с них глаз, следи, как бы, чего доброго, не поссорились промежду себя. Ведь уже просватали! Еще сраму не оберешься. Не вышло бы чего, не рассохлось бы. Ведь я же все-таки мать. Понимаешь?
Старуха погрузила пристальный взор в глаза преданной дочери. Прошла секунда напряженного молчания. Варвара, опустив глаза, прошептала:
— Понимаю.
— Ну, иди!
Старуха властно пристукнула посохом, провожая дочку до двери. В дверях еще раз сказала выразительно и с расстановкой:
— Блюди их! Блюди там… как зеницу ока… Не рассохлась бы свадьба-то!
Перед обедом в гостиной собралась почти вся семья.
Сила Гордеич наводил ревизию конторы, и Кронид пришел оттуда, как обваренный.
— С легким паром вас! — насмешливо сказала ему Варвара.
— И вам того же желаю, — отпарировал Кронид.
— Что, кого пропесочивали? — заикаясь, спросил Дмитрий.
— Всем досталось, а в общем-то, можно сказать, — в хорошем настроении.
— До визга еще не доходил? — поинтересовалась Варвара.
— Нет. Почертыхался малость — и только. В добром духе нынче.
— Ну, хорошо, что хоть до визгу не доходил.
— У него экзема опять появилась и желудочные боли: от этого и ругается.
— Совсем опаршивел папа! — вставила Варвара.
— Еще будет дело, погодите: еще наругается всласть!
— Ну, это само собой, — задумчиво пробормотал Митя.
— И безусловно справедливо, — говорил Кронид. — Знаете, что за хозяйка Настасья Васильевна? Гораздо лучше бы все шло, если бы она совсем не вмешивалась.
— Она исполняет свой долг, — иронически протянул Костя.
— Всю жизнь только и делала, что исполняла долг, а от этого все дела ее мертвы есть.
— Зато на папу наскакивает!
— Нет уж! — продолжал Кронид, расхаживая с веревочкой в худых, крючковатых пальцах. — Теперь он силу забрал. Вот когда жив был покойный брат его, тогда, действительно, он безусловно в загоне был: делами-то старший брат руководил; из-за нее и не женился, знал, что тогда развал в семье пойдет, на делах отзовется. Во всем ей тогда уступал. А Настасья-то Васильевна в те времена так с мужем великолепно обращалась, что даже со стороны жалко его становилось. От воспитания детей совершенно его отстранила. Только и было у нее слов: «не смейте!» да «не лезьте!» Пикнуть ему не давала. Зато уж и лютовал он, когда по смерти брата власть- то к нему перешла!
— А все-таки, — возразил Митя, — благодаря ей в нашем купеческом доме книги и журналы появились, мы образование получили, папа обынтеллигентился…
Он не договорил и схватился за живот с гримасой боли.
— Что, опять болит? — спросил брат.
— Совершенно нельзя мне водки пить. Доктор говорит — неврастения.
— А по-моему, от лекарств у тебя это: залечили с детства.
— Лечение — моя профессия, — с достоинством ответил Дмитрий, вынул из кармана пилюлю и проглотил.
— Болезнь у нас у всех фамильная, черновская.
— Медвежья! — ехидно добавила Варвара.
— Все — неврастеники, — продолжал Кронид. — Вся чертовщина семьи безусловно на этой почве происходит.
— И не дураки, и не бедные, а жизни нет у нас никакой. Денег много травится, и ничего не получаем взамен. Сколько уж раз я хотел уйти от отца, — начал Костя, — хоть в приказчики в какое-нибудь дело — не позволяет: перед людьми зазорно; а к своему делу не допускает.
— Эхма! — вздохнул заика, — не дали здоровья, да и денег не больно обрыбишься. Одно остается — водку пить!
— Будет вам ныть-то, — усмехнулся Кронид. — Никто не виноват, что вы сызмальства ни во что не вникали, а теперь безусловно ни за какое серьезное дело взяться не можете.
— Умница! — усмехнулся Костя. — А сам-то как живешь? Вроде старшего дворника двадцать лет ходишь из угла в угол.
— И во сне ногами сучишь, из песка веревки вьешь, — подхватил заика.
Все было засмеялись, но за дверью в коридоре вдруг раздался рыкающий голос Силы Гордеича:
— Мне-то какое дело? У меня — чтоб было!
Послышались его твердые, крепкие шаги.
— П-па-па и-и-дет! — нараспев протянул Костя.
— Па-па идет! — тоном ниже протянул Митя.
— Да, идет! — съехидничала Варвара.
Елена наклонилась к уху Дмитрия и озабоченно что- то ему сказала.
— Обязательно сегодня объяснюсь! — решительно отвечал заика. — Говорят, в духе нынче.
В комнату вошел Сила Гордеич и на момент остановился в дверях, слегка наклонив голову и озирая всех поверх дымчатых очков; взгляд его остановился на Константине.
— Костюшка! — властно рыкнул он.
— Что, папа?
— А то и папа, — зарычал старик с раздражением, — что занимаетесь вы тут псовой охотой. Дмитрий спит по цельному дню, а от имения одни убытки! Черт вас знает, что вы тут делаете? Куда ни поглядишь — везде ерунда идет. Новая мельница работает плохо, с фирмой судиться придется. А туды же — электричество завел, даже в конюшнях! Тьфу, что за форс? Мы жили попросту, без затей, трудом да потом по грошам копили, а вам, видно, отцовских денег не жалко?
— Вы, папа, не в курсе дела, — сдержанно ответил сын, вставая ему навстречу: — раз мы паровую мельницу пустили, то электрическое освещение идет от нее же, совершенно даром.
— То есть, как это даром? Чего стоят провода, арматура, да и мельница отдает силу, когда турбины и без того слабы оказались.
— Посмотрите цифры!
— Цифры! Не беспокойся, цифры-то я посмотрел. Цифры цифрами, а мне этот дух ваш не нравится. Форс, мотовство! Дай вам волю, так вы все растранжирите, все по ветру пустите. Оказывается, ты для конного завода нового производителя купил?
— Да, купил.
— Сколько дал?
— Семь тысяч.
Сила Гордеич выразительно засвистал, как бы пораженный ударом, и потом в дополнение к свисту протянул, вздыхая и ударяя себя по затылку:
— Э-хе-хе-хе-хе! Семь ты-сяч! За лошадь! Ты с ума спятил? Лошадники! Собачники! Новые дворяне! Да я бы давно весь этот и завод прекратил. Ничего окромя убытку! Вы думаете, у отца-то денег куры не клюют, что ли? Цены деньгам не знаете! Не знаете, как мы наживали-то. Наживали бережливостью да, нечего греха таить, скупостью! Кто сам капитал наживал, тот это понимает, а вы не наживали и не понимаете. Вы, пожалуй, думаете про себя то, что скряга у вас отец, скупой, мол. А мне что от денег? Какая радость? Только неприятности. Иной раз, кабы право мое было на то, взял бы их да в печку и кинул: пропадай! С собой в могилу все равно не возьмешь.
— Так делайте все сами, — в тон отцу крикнул Константин, — не поручайте никому! Хотел уйти от вас — не пускаете. Хочу делать что-нибудь — по рукам бьете. Что же остается? Лежать, как брат мой лежит? По-вашему, самое лучшее — ничего не делать, стричь купоны. Да ведь это старикам хорошо, а молодым работать хочется! Вечно вы риску боитесь, а без риску и денег не наживешь.