— Ну и что же тут особенного? Некоторое время будет у тебя две жены. Не ты первый, не ты последний. Она — твой крест, а я от тебя ничего не требую. Я только хочу спасти от гибели твой талант. Готова отдать все для тебя. Сколько лет ты любил больную, которая и любить-то тебя не может! Наверное, и того, другого, не по-живому любит. Должен же ты когда- нибудь вырваться из склепа! Я поступлю в московский театр, будешь приезжать ко мне. А лучше, если бы ты только заботился о ней, но не жил там, в провинции: там — погибель твоя. Ты сильный. Ты все вынесешь. Если же окажешься безвольным и слабым, я разлюблю тебя!
— Сильные выносят все, — возразил Валерьян, — но и они иногда падают. Слабые же никогда не несут креста. Вот и ты готова на жертвы для меня, а ведь тебе нужен сильный человек, который помог бы тебе подняться на гору. Я помню, ты так говорила.
— Мне — ты нужен… ты!.. Я не слабая. — Виола замолчала, потом усмехнулась. — Странно, о чем мы говорим! Ведь ты уже спас ее от смерти. Она почти выздоровела и даже другого полюбила. Чего же лучше? Миссия твоя кончена. Жена скоро выздоровеет, найдет свое счастье, и все будет хорошо. А мы с тобой, мой милый, любимый, начнем новую жизнь.
Валерьян обнял Виолу и повторил, по-прежнему хмурясь:
— Начнем новую жизнь! Да, наверно, ты была бы хорошим товарищем мне.
— Чего же хмуришься? Ну, улыбнись! Мне нравится, когда ты смеешься.
— Я не способен строить свое счастье на несчастье других.
— А хотя бы и так, — тряхнув головой, резко сказала Виола. — Сказано — падающего толкни! Иногда это честнее, чем падать вместе с ним.
Валерьян хотел возразить, но Виола прильнула к его губам.
Сквозь опущенные гардины давно уже пробивался зимний утренний свет, доносился шум трамвая, в коридоре гостиницы слышались шаги проснувшейся прислуги.
— Посмотри! — сказала Виола, приподнимаясь и смотря на дверь. — Телеграмма лежит на полу.
Она вскочила и подняла просунутую под дверь бумажку.
V
Вечером под Новый год в доме Черновых ждали приезда Валерьяна. По этому случаю Наташа, не встававшая с постели, приоделась.
Много было хлопот Марье Ивановне, чтобы нарядить больную по ее вкусу. У Наташи явилась фантазия одеться художественно, чтобы произвести приятное впечатление на мужа. Она сидела, спустив ноги с постели, в платье цвета осенних блеклых листьев. В особенности много было забот и размышлений с прической: густые каштановые волосы Наташи Марья Ивановна долго завивала, ползая перед ней на коленях, достала где-то длинные оранжевые листья и ловко вплела их в волосы.
Вошел Кронид, ухмыляясь в бороду:
— Сейчас Валерьян Иваныч звонил!
Наташа вспыхнула.
— Оказывается остановился в гостинице и спрашивает: не можешь ли ты к нему приехать? Я, конечно, ответил, что не может, мол, и просил прибыть сюда, заверил, что если он не хочет встречаться с Настасьей Васильевной, то это можно устроить… Все еще черные кошки между ними бегают, что ли?
Наташа покачала головой.
— Ах, Кронид, Кронид! Не в кошках дело. Ведь надо же нам о своих делах поговорить. И вообще я только ждала его, чтобы переехать на отдельную квартиру. А пока поживем в гостинице.
— Это скандал будет, — возразил Кронид. — Из собственного дома да в гостиницу!.. Силе Гордеичу обида. Что люди-то скажут! И без того Костя с Митей не разговаривают, жен их ты терпеть не можешь, Настасья Васильевна с Варварой Валерьяна ненавидят, Варвара против отца пуще прежнего злобствует… Прямо, как пауки в банке.
— Вот поэтому-то я и хочу из дома выехать, Кронид. Ты забываешь, что я больна, что все это на нервы действует… Как тут жить? Для того и мужа выписала. Отдельно хочу жить, своей семьей… Ведь у меня еще Ленька есть, и ему нехорошо: издергают его, как нас всех издергали… Где он?
— У окошка сидит, отца ждет… Действительно, дергается весь от нетерпения.
Шаркающей походкой, в туфлях, но, как всегда, опрятно одетый, вошел Сила Гордеич, окончательно одряхлевший и высохший.
— Уйми ты своего разбойника! — недовольно ворчал он, обращаясь к Наташе. — Всю ночь мучился, не мог заснуть, а тут, наконец-то, нечаянно, сидя на стуле, задремал. Так нет — прибежал Ленька, кричит: «Па-па приехал!..» Кто его просил будить-то меня, спрашивается?.. Полон дом народу, всякий делает, что хочет, а до меня — словно и дела нет никому… Эх! как было задремал-то хорошо!
— Никто не посылал его к вам, — отозвался Кронид. — Сидят все по комнатам.
— Вот то-то и есть, что по комнатам… Не дом — гостиница. Где же Валерьян? Или зря шум подняли?
За дверью послышались шаги и звук шпор. Вошел Валерьян в солдатской гимнастерке и высоких сапогах.
Войдя, он остановился против Наташи, радостно всплеснув руками. Лицо ее вспыхнуло густым румянцем, огромные синие глаза без блеска, оттененные черными ресницами, оживились. Осыпанная оранжевыми блеклыми листьями, в этот момент она как бы помолодела и похорошела, напомнив самое себя до замужества.
— Красавица! — смеясь, вскричал Валерьян и, опустившись на одно колено к низкой кровати, поцеловал руку жене.
— Ну, чем не рыцарь? — добродушно пошутил Кронид.
Прибежал Ленька в серой курточке, с наголо остриженной круглой головой.
— Я первый увидел, как ты на извозчике подъехал! — возбужденно кричал он, хлопая в ладоши.
— Ленька, помолчи! — строго сказал ему дед.
Валерьян поднял сына на руки, посадил к себе на колени.
— Я же не маленький, папа!.. — Вырвался и сел рядом.
— Ну, конечно, вырос ты здорово, в гимназию пора.
Наташа улыбалась.
— Ох, как напугала ты меня, голубушка, телеграммой этой! Что случилось? Где у тебя паралич?
— Так, пустяки, — беспечно отвечала Наташа. — Ручка да ножка пошалили немножко, после — об этом. Теперь, Валечка, я вас больше на войну не пущу.
— Да уж довольно бы, кажется, — вмешался Сила Гордеич. — Пора бы — давай бог ноги: не до художества там теперь.
— В газетах туманно пишут, — заметил Кронид, — а слухи идут плохие. Расскажите-ка!
— До моего отъезда, — начал Валерьян, — наши гнали австрийцев, победы праздновали, а теперь пришли немцы и, как метлой, вымели нас из Галиции…
— Что же за причина?
Валерьян усмехнулся.
— Чудовищная артиллерия и — ядовитые газы. Читали, чай. Пустят вперед дымовую завесу, а потом ураганный огонь все сметает, железной гусеницей ползут… У нас не только снарядов — ружей не хватает. Задние ряды с голыми руками идут, брошенные ружья у мертвых подбирают… В тылу путаница: то снаряды не туда зашлют, то не того номера, или вместо снарядов черт знает что окажется… Началось это как раз после моего отъезда… Про измену слухи идут, — будто бы в нашем тылу немцы же все это устраивают…
Сила Гордеич, тяжело вздохнув, пожевал губами.
— Плохо будет, ежели союзники не выдержат.
— Союзники! — усмехнулся Валерьян. — Им тоже туго. Говорят, в Париже слышна немецкая канонада: тевтоны идут, земля дрожит под ними…
— Слов нет, великое испытание предстоит народу нашему, — задумчиво изрек Сила Гордеич. — Однако хорошо вы сделали, что вовремя уехали… Чай, и без ваших корреспонденций обойдутся…
— Собственно, я уехал в месячный отпуск… Писал в газетах, ну, и рисунков много накопил…
— Хорошо заработали? — посмотрел Сила поверх очков.
— Не очень: рисунки мало использовал. Больше корреспонденции… Две недели в Киеве сидел, отписывался… Тысчонку вывез все-таки…
— Не густо! — покачал головой Сила. — Ладно, хоть цел остался!..
— Отпуск ваш я изорву, Валечка. Вы похудели, побледнели…
— Война-то, видно, не свой брат! — гыгыкнул Кронид.
— А на вашу тысячу квартиру снимем, — продолжала Наташа.
Сила Гордеич недовольно крякнул.
— Какую тебе еще квартиру? Плохо у отца-то?.. Чай, покудова и здесь поживете?
— У нас своя семья, папа.
— У каждого своя семья. Всем бы лучше одной семьей жить… Пойдемте-ка чай пить, а потом ужинать.
Валерьян вежливо, но холодно отказался. Сила Гордеич знал, что зять не в ладах с тещей и свояченицей, не стал упрашивать.