— Папа, я поеду с ним: нам надо поговорить, давно не видались, — заявила Наташа.
— В гостиницу? — Сила пожал плечами. — Не по душе мне все это… Ну, да и то сказать, не разлучать же мужа с женой!
— А я-то один здесь останусь? — захныкал Ленька.
— Все поедем, — обняла Наташа сына: — и ты, и Марья Ивановна.
— В самом деле, дядя, пускай пока в гостинице поживут, — просительно сказал Кронид. — Какая уж тут встреча Нового года, когда настроение у всех — гы-гы!
Сила засопел и поднялся со стула.
— Просить можно, а неволить грех… Кронид, вели Василию лошадь заложить! Не того бы хотелось, — повернулся он к Валерьяну, — неприятно мне это. Ну, ничего поделать не могу. Живите уж, как знаете!
Он пожал руку зятю и, явно огорченный, удалился.
Кронид пошел в кухню отдать приказ Василию.
Наташа склонила голову к плечу Валерьяна, чтобы скрыть внезапные слезы.
— Плохо было без меня? — тихо спросил Валерьян, вдруг охваченный щемящей жалостью к ней.
— Плохо, — прошептала Наташа. — Не покидайте меня… Вы мой единственный друг и товарищ…
Сила Гордеич, заложив руки за спину, прошелся по двум богато обставленным комнатам. В углу стояла приготовленная елка. Снова думал о своих детях и внуках, кряхтел и вздыхал. Литые зеркала от пола до потолка в безмолвии отражали громоздкую, тяжелую мебель и чахлую, согбенную фигуру старого миллионера.
Переезд Наташи в гостиницу казался ему скандальным событием, чем-то вроде официального разрыва Наташи с домом отца. Опять сплетни пойдут да расспросы.
— Уехали! — сказал вошедший Кронид, вынул веревочку, сел в кресло и начал расплетать ее.
— Не глядели бы мои глаза, — прорычал Сила Гордеич, со вздохом опускаясь на диван. — Скучища-то какая!.. Прожил век — сам не знаю зачем. Не только семейного уюта — спокоя не знал никогда, одни неприятности. Надоело мне все это хуже горькой редьки. Ну, скажи, пожалуйста, зачем они еще в гостиницу потащились? Срам один и оплеуха отцу! Дмитрия раз в год вижу, Константин — на фронте, а на Варвару и глядеть-то противно. Помру, чай, скоро — вот и будет всему конец…
— Ну, полно вам, дядя! Позвонить надо Мельниковым: не приедут ли? В картишки сыграем…
— Что ж, позвони. Да закуску вели собрать!.. Выпить бы…
— Ведь вам запрещено?
— Э! — Сила махнул рукой. — Все одно, надоело все. Забыться хочу. Семья моя развалилась. Россия гибнет. Беды ждать надо… Ну, иди-ка, позвони!..
Кронид встал, но в это время в передней затрещал звонок.
— Кого еще бог дает? — удивился Сила Гордеич. — Не ряженые ли? Без карточки не принимать!
В передней, куда поспешно вышел Кронид, послышалось несколько мужских и один женский голос — как будто знакомые, чей-то басовитый, раскатистый смех.
Вошли — Крюков в полной офицерской форме, в эполетах и при сабле, с лихо закрученными усами, — совсем узнать нельзя стало купца-бородача, всегда ходившего в поддевке; за ним Константин и Мельников с Еленой. Давно не видал Сила племянницу; бледная, высокая, стала еще худее прежнего, в лице этакая тонкость появилась, а на висках преждевременная седина. У Мельникова отросли тараканьи усы и руки постоянно трясутся, еще с пятого года… Ребенок глухонемой у них, — тоже горе…
— Не ждали, Сила Гордеич? — шумел Крюков, обнимая старика. — Это мы нарочно — новогодний сюрприз вам.
Костя, усмехаясь, пожал руку отца без особых нежностей, как всегда.
— Как снег на голову! — дивился Сила, улыбаясь гостеприимной улыбкой. — Откуда?
— Мы-то с Костей — с фронта, — не давал никому говорить Крюков, отстегивая саблю и зачем-то поставив ее в угол. — В вагоне встретились, да и залились сначала на ихнюю земскую фабрику: пригодится после… Рассчитали так, чтобы к вам на встречу Нового года попасть. Завернули к Мельниковым — и шасть сюда всей значит, компанией. Рады ли, нет ли, а уж угощайте гостей…
— Рад! Как — не рад? Сидим тут с Кронидом, как два сыча. Глаз никогда не кажешь, — обратился он к Мельникову.
— Да все дела, — хихикая, говорил Федор: — поставками занимаемся. Дело хлопотное, ну, зато не без прибыли. Вот денежки вам привез!
— Какие?
— А должок-то, десять тысяч? К Новому году, говорят, обязательно надо долги платить. Хи-хи!
— За это спасибо! Долг платежом красен… Хорошо заработал?
— Не жалуемся. Даже многие ненадежные люди взаймы просят.
— А ты знаешь пословицу: у тебя плачут да просят, а ты реви да не давай!.. Ну, пойдемте чаевничать.
К чаю вышли Настасья Васильевна и Варвара с детьми — девушкой на возрасте, похожей на мать, и студентом, приехавшим на святки из Москвы. Сын Варвары был чрезвычайно смугл, скуласт, горбонос и черноглаз.
— Совсем ты, Коля, татарчонком выглядишь! — сказал ему Крюков. — И в кого это он у вас такой, Варвара Силовна, — в отца, что ли?
— А то в кого же еще? — рассмеялась Варвара. — Впрочем, это атавизм какой-то: в казанскую родню. Как будто из орды Чингис-хана сбежал!..
— Как здоровье Наташи? — спросила Елена Варвару. — Все лежит?
— Какое — лежит! Муж приехал, так она к нему в гостиницу переехала.
— Что ж это — в гостиницу? — с осуждением сказала Елена.
— Им там лучше будет, — обидчиво заметила Настасья Васильевна.
— Удобнее, — подхватила Варвара: — есть где доктора принимать…
— Мы с Валерьяном вместе до Москвы ехали, — рассказывал Константин.
Сила Гордеич насторожился. Намеки Варвары на доктора не нравились ему.
— Ну, что ты теперь про войну скажешь? — спросил он Крюкова. — Небось, опять революция мерещится?
— Шутки плохи, — воодушевился Крюков. — Я, конечно, стою за войну до победного конца. Но все может быть, Сила Гордеич: момент критический!..
За столом стоял общий гомон.
— Ребятишки, пойдемте елку зажигать! Небось, танцевать хотите? Или хором петь? Так и быть, поиграю вам, — сказала Варвара.
— Все ступайте, — сказала Настасья Васильевна? — ужин буду накрывать. — И вышла распоряжаться по хозяйству.
Все перекочевали в гостиную. Зажгли елку. Варвара села за рояль. Начались танцы. Сила с Крюковым толковали о политике. Крюков опять развел рацею часа на полтора. После танцев запели хором.
Настоящего веселья никогда не бывало в доме Черновых. И на этот раз, как всегда, все внутренно скучали, кроме разве Мельникова, который искренне радовался, что расквитался с долгом Силе Гордеичу. За ужином мужчины по заведенному обычаю налегли на водку, в когда, наконец, пробило двенадцать и подали шампанское, Сила Гордеич неожиданно оказался вдребезги пьяным, — чего с ним давно не бывало. Сила Гордеич смутно помнил, как он целовался с Мельниковым, плакал и жаловался, что его любимая дочь «сбежала» в гостиницу, что Россия гибнет, а доктора Зорина он ненавидит. Говорил о завещании, вынул из бумажника ключ от несгораемого шкафа и все время держал его в зажатом кулаке. Он не мог больше пить, но благодарный Мельников насильно вливал ему дрожащей рукой в горло коньяк, обливая рубашку. Сила едва помнил, как его под руки, словно архиерея, отвели в спальню, уложили в постель, а пьяный Мельников лил ему, лежачему, в рот жгучую, липкую жидкость. Он икал, плевался и коснеющим языком бормотал бранные слова. Потом все стихло, и он заснул мертвым сном, но и во сне сжимал в руке маленький стальной ключик…
Вдруг он очнулся, поднял руку и наткнулся ею на холодные, тонкие пальцы, которые быстро выскользнули из его руки.
Сила Гордеич тяжело открыл веки: кругом была тьма, но из-за спущенных гардин узким лучом пробивался рассвет. Силе Гордеичу почудилось, что перед ним стоит темная женская фигура. Он не сразу вспомнил, где и что с ним происходит. Вдруг блеснула мысль, что дверь осталась незапертой вчера. «Крысиная смерть!» — мелькнуло в его мозгу. Руки и ноги онемели. Огненная волна хлынула к затылку, лицо налилось кровью, из глаз брызнули искры. Сила Гордеич хотел вскочить — и не мог пошевелиться, хотел крикнуть — язык не повиновался. Женщина протянула руку, в молчании наклонилась к его лицу, и старик в ужасе узнал Варвару. Из груди его вырвались едва слышные, хриплые звуки: