— Гляди, как бы она с плеч не свалилась, — гыгыкнул Кронид.
— Моя не свалится. Ей-бо, ребята! Чего тут? Надо выкручиваться. Не все же в нетях оставаться?
— Так это ты нарочно нищим нарядился?
— А то как же!
— Посмотрел бы кто, как мы с ним в степи встретились, — рассказывал Кронид. — Шагает в чапане, в лаптях — бедняцкий мужичонка.
— Кабы не чапан, болтался бы на собственных воротах. Смеяться нечего: чапан у меня на припасе. Может, и вам кому спонадобится.
— Вот кряж! — одобрительно улыбнулся Аяров. — Такой, пожалуй что, не пропадет.
— Дворяне погибнут: им это на роду написано. А мы еще поборемся, — продолжал Крюков. — Ведь в чем дело? Борьба, видать, затянется, — гражданская началась. Силы приблизительно равные. Еще — кто кого, вилами на воде писано.
Крюков разгладил бороду, распахнул рваный кафтан, обнаружив старую ситцевую рубаху.
— Ушкуйник вы! — смеясь, сказала Виола.
— Покорнейше благодарим. Мы люди простые, едим пряники неписаные. Но, промежду прочим, пальца в рот не кладите!
— Виола-то Игнатьевна кокетничает с тобой, а ты и ухом не ведешь, борода! — хихикал Кронид завистливо.
— Не с вами же кокетничать! — небрежно уронила Виола и обернулась к художнику: — Отчего вы приуныли, Валерьян Иванович?
— Оттого, что вы уезжаете.
Виола засмеялась.
— Кроня! Там в погребе у нас бутылка шампанского есть, распорядись-ка! — решила Наташа.
— Вот это дело!
В комнате стоял общий говор.
Наташа, сидевшая рядом с мужем на диване, положила ему голову на плечо.
— Не болит ли? — спросил он, заглянув ей удивленно в лицо.
— Болит, конечно, как всегда, но это ничего. Я рада, что ты приехал. Собрались все, кого я люблю, одного человека не хватает. Ну, да с ним все кончено: ты победил!
Вошел Кронид с подносом, уставленным шампанским, и стал обносить всех. Последний стакан он высоко поднял в руке.
— Пью за отъезжающих! Благополучного пути! Птички перелетные, пусть ваша дорога приведет вас к счастью и славе! А мы — кончаем наш путь. Разрушен дом Черновых! Черновский капитал превратился в дым. Если бы Сила Гордеич встал из гроба и увидел наше положение, — упал бы и опять умер! Ленька, ты большевик?
— Большевик! — с сияющей улыбкой ответил Ленька.
— Вот. Внуки-то Силы Гордеича куда пошли! А нам, старикам, еще надо разобраться в наших путях. Кончились вишневые сады. Беги, кто может, к дальним берегам! Ваше здоровье, Виола Игнатьевна!
Виола поднялась с места и тихо приблизилась к пианино. Музыкант сел. Она развернула ноты и показала в них что-то. Зазвучали грустные аккорды.
вдруг запела артистка.
В лирическом романсе слышались трагические оттенки.
Валерьян насторожился. Дрожь пробежала по его нервам. Почему-то вспомнилась Наташа-невеста, когда- то певшая единственный раз в своей жизни о сломанной березке. Долго, отчаянно боролась за жизнь, а теперь смертельно ранена в сердце: спета ее песня!
Волной хлынул трепещущий голос. Наташа припала к груди Валерьяна: плечи ее тряслись.
— Эх, не надо бы такую песню петь! — с сожалением сказал Крюков.
Виола бросилась к рыдающей Наташе, обняла ее.
— Наташа, друг мой милый! прости меня! Ах, я проклятая. Забыла, нечаянно разбередила горе твое.
— Ничего, — успокаиваясь и вытирая слезы, прошептала Наташа. — Так это я… свою болезнь… «Березку» вспомнила… дом наш…
— Больше не буду петь! — решительно заявила Виола. — Василий Иваныч, ваш черед!
Аяров подошел к пианино, крякнул басом, нахмурился.
— Ничего веселого-то и я не захватил. Вот есть новейший романс на военную тему, больше и нот нет. «Полководца» петь не буду, спою «Забытого».
Он ревниво и завистливо взглянул на Виолу: певица, вызвавшая рыдания, возбудила зависть баса. Видно было, что он волнуется, собираясь затмить успех Виолы.
Запел сдержанным, бархатным басом романс о забытом на поле сражения, смертельно раненном воине.
В деревне, в бедной хате ждут его возвращения жена и сынишка.
Трогательно, искренне прозвучали простые слова.
Постарался Василий Иваныч: не хотел дать спуску Виоле.
Теперь Валерьян выскочил из-за стола и быстро ушел в соседнюю комнату. Была ли причиной жизненная тема романса, быть может, напомнившая ему пережитые картины войны, или оказалось все это близким его переживаниям, когда он и сам лежал, оглушенный «чемоданом», в халупе в то время, когда его, быть может, ждали жена и сын, — но слезы неудержимо хлынули из глаз его. Затворившись в темной комнате, он дал им волю.
Перестарались певцы, состязаясь друг с другом. Долго пел еще Василий Иваныч. Когда Валерьян успокоился и вышел, гости толпились в прихожей, собираясь уходить.
Валерьян уговаривал гостей не уходить.
— Первый час! — возражали они. — Засиделись!
Наташа шепнула ему на ухо:
— Попроси у Василия Ивановича его фотографию!
— Обязательно завтра утром принесу, — отозвался Аяров.
Марья Ивановна торопила Наташу поскорее лечь в постель.
— Переутомилась! — тихо сказала она Валерьяну, — Никогда так долго не сидела!
Ночь была тихая, теплая. Валерьян пошел проводить гостей.
Шли попарно по пустынным тротуарам Старого Венца. Валерьян шел с Виолой, позади всех плелся Кронид.
С пожарища тянуло гарью.
— Не ходите далеко! — говорила Виола. — Еще патруль встретите, а у вас нет пропуска. Расстанемся! — она высвободила руку из-под его руки.
— Зачем ты… вы… уезжаете?
Виола вздохнула.
— Вы не любите меня, Валерьян. Я в этом убедилась… А кроме того, когда увидала Наташу, сердце мое содрогнулось. Жаль ее. Ведь она совершенно беспомощна, а вы — единственная ее опора! Ну, представьте себе, если бы вы даже полюбили меня и бросили жену: истерзали бы себя, меня и ее!
— Прежде вы говорили иначе.
— Прежде она любила другого… а теперь он, кажется, покинул ее. Она жалости вашей просит, разве не видите? Я не представляла себе всего. Да и вы ее любите. Не будет вам счастья, если б вы вздумали бросить Наташу в таком положении, только из мести, из самолюбия. Это было бы чудовищно! Непохоже на вас. Я любила вас, но не встретила серьезного чувства. Ведь есть же и у меня гордость! Да и до счастья ли теперь? Расстанемся. Вспоминайте иногда вашу маленькую Виолу… которая…
— Виола! — Голос Валерьяна дрожал.
— Прощайте! — прошептала она. — Не целуйте! Не надо!
Она вырвалась и побежала.
Валерьян вздохнул и с опушенной головой побрел обратно. Потом повернул на гребень Венца, посидел на скамейке, глядя на хмурую, скучную, ночную Волгу без огней, без движения, без жизни.
Сердце ломило от тоски. Он пошел опять бродить и незаметно для себя очутился у гостиницы. У дверей стояли Виола и Аяров. Валерьян остановился в тени.
— Итак, значит, никогда? — печально спросил Аяров.
— Никогда! — твердо ответила Виола. — Мы — соперники на сцене!
— Но я вас…
Ветер заглушил шепот Аярова.
— Никогда! — повторила она и скрылась за дверью.
Валерьян оделся и вышел в столовую.
Солнце ярко било сквозь опущенные гардины. Марья Ивановна, приткнувшись за столом, писала карандашом на клочке бумаги. Перед ней стояла прачка, только что принесшая корзину чистого белья; часть его лежала на столе.
— Наташа спит? — мимоходом спросил Валерьян.
— Какое — спит! Сердцебиение у нее! Переволновалась вчера от музыки вашей. Посидеть бы надо около нее, а мне вот некогда: белье переписываю. Ленька убежал куда-то.
Валерьян вошел в комнату Наташи: она лежала в постели с резиновым пузырем на груди. Лицо ее посерело, приняло землистый оттенок.