— Выходит, грех тебе и жаловаться. Налить еще чашечку?.. Близился вечер, солнце уже клонилось к закату, в воздухе повеяло прохладой, и женщины притворили дверь на улицу. В саду, пронзительно вереща, по голым ветвям яблони прыгали драчливые сойки. Миссис Эшкрофт облокотилась на стол и положила больную ногу на табуретку: теперь настала ее очередь исповедоваться...
— Подумать только! А муж твой что на это сказал? — воскликнула миссис Фетли, выслушав неспешный рассказ подруги.
— Сказал, убирайся, мол, на все четыре стороны, а ему плевать. Но я решила остаться и ходить за ним, ведь он с постели уже не вставал. Знал, что я его больного не брошу. Месяца два еще промучился, и вроде удар с ним случился — лежит словно каменный, не шевелится. А через пару дней приподнялся вдруг на кровати и говорит: «Молись, Грейс, чтоб тебе от мужиков того не досталось, чего они от тебя натерпелись». — «А сам-то», — отвечаю, потому что он у меня такой ходок был, такой ходок, ты же знаешь. А он мне: «Мы, говорит, оба хороши, но только я вот, считай, уже в могилу ступил, и что тебя ждет, мне как на ладони видно». Умер он в воскресенье, в четверг похоронили. А ведь любила я его, было время... Или казалось только...
— Такого я от тебя еще не слышала, — не удержалась миссис Фетли.
— Ты ж мне открылась, вот и я той же монетой плачу. Ну, помер он, я сразу письмо в Лондон шлю, миссис Маршалл. Я у ней еще девчонкой на кухне служила — давным-давно, даже в каком году не помню. Пишу ей, так и так, совсем я теперь свободная. Обрадовалась. Им с мужем одним трудно, в возрасте оба, а я знаю, как им угодить. Помнишь, я к ним много раз нанималась подработать, когда денег не хватало или... Или когда муж в отлучке был... В вынужденной...
— Выходит, он тогда, в Чичестере, свои полгода отсидел? — прошептала миссис Фетли. — Мы ведь так и не дознались, что там стряслось.
— Схлопотал бы побольше, да тот, другой, жив остался.
— Не из-за тебя ли они схлестнулись?
— Какое там! В тот раз он с замужней спутался, так это ее законный был. Ну, значит, овдовела я и снова к Маршаллам в кухарки поступила, ногами своими деревенскими господский паркет протирать. Обращение, само собой, джентльменское, иначе как «миссис» не величают. Это в тот год было, когда ты в Портсмут перебралась.
— Не в Портсмут, а в Хоршем, — поправила миссис Фетли. — Там как раз большое строительство начинали, мой-то вперед поехал, устроился, и я следом.
— Ладно, прожила я в Лондоне почти целый год: работы немного и питание хорошее — в день четыре раза. А на другой год, ближе к осени, хозяева за границу поехали, во Францию, что ли. Но меня не рассчитали, велели дожидаться — они, мол, без меня как без рук. Ну, я в доме убралась, ключи сторожу сдала, а сама сюда нагрянула, к Бесси в гости, к сестре моей. Жалованье в кармане, так все мне рады.
— Точно, я тогда в Хоршеме жила, — вставила миссис Фетли.
— Ты-то, Лиз, помнишь прежние времена. Ни кино, ни клубов этих, а уж фасону, как у нынешних, и в помине не было. За любую работу брались, от лишнего шиллинга нос не воротили. Я после Лондона совсем квелая приехала. Надо, думаю, на свежий воздух, здоровье поправлять. Вот и нанялась на ферму в Смолдине. Раннюю картошку копали, кур щипали и все такое. Юбки подкоротила, в мужских сапогах хожу — выйди я в Лондоне в таком виде, то-то обсмеяли бы.
— Ну и как, поправила здоровье?
— Ах, Лиз, на уме-то у меня тогда совсем другое было. Сама знаешь, сердцу не прикажешь: как оно велит, так и будет. Кабы загодя знать, куда дорога выведет, а то ведь пока до конца не пройдешь, не разберешься. Что творим, не ведаем, а ведаем, что сотворили.
— Кто же это был?
— Гарри Моклер. — Лицо миссис Эшкрофт исказилось от боли в ноге.
Миссис Фетли ахнула:
— Неужто Берта Моклера сын? Вот никогда бы не подумала!
Миссис Эшкрофт кивнула:
— А я вроде и себя уверила, что мне в поле захотелось, воздухом подышать.
— Что ж ты с этого поимела?
— Да как водится: сперва — все, а потом — хуже, чем ничего. И предупреждения мне были — сколько раз! — да я ни на что внимания не обращала. Жгли мы как-то мусор на дворе, до холодов еще далеко, я и говорю ему: «Не рано ли?» А он: «Нет, говорит, не рано. Чего всякое старье беречь, разделаться с ним — и баста!» А лицо суровое, будто каменное. Поняла я тут, что нашелся надо мной хозяин, нашелся — другими-то я сама помыкала.
— Да-да, — вздохнула гостья, — с ними всегда так. Или они перед нами стелются, или мы перед ними. Я сама больше люблю, когда по старинке, мужик голова.