— Вот и Гарри мой так больше любил. А по мне — наоборот милее. Ладно, приходит время, надо в Лондон обратно ехать. А я не могу, ну не могу — и все тут. Как раз в понедельник утром дело было, белье на плите кипятилось; зачерпнула я воды, да и обварила себе левую руку. Еще на две недельки задержалась.
— А стоило оно того? — спросила миссис Фетли и нашла глазами серебристый шрам над локтем, стягивавший морщинистую кожу. Миссис Эшкрофт кивнула. — Порешили мы тогда, что он за мной следом в Лондон поедет, на работу устроится. Рядом с нами, минут десять ходу, извозчичий двор был. Взяли его туда, я договорилась. Сплетен про нас никаких не ходило, даже его мамаша ничего не заподозрила. Перебрался он в Лондон, шито-крыто, и всю зиму мы по соседству прожили.
— Денег на дорогу, само собой, ты ему дала, — уверенно заметила миссис Фетли.
Миссис Эшкрофт снова кивнула.
— Да что деньги! Все отдавала, себя всю отдала. Боже мой, господи, бывало, гуляем мы с ним вечерком, улицы мощеные, ботинки мозоли трут, а нам весело — хохочем, заливаемся. Ни с кем у меня так не было! И у него ни с кем! Ни разу!
Миссис Фетли сочувственно хмыкнула.
— И когда ж все кончилось?
— Когда он мне весь долг вернул, до последнего пенса. Тут я сразу поняла, к чему идет, но эти мысли прочь гоню, к уму не подпускаю. «Не знаю, говорит, как мне тебя и благодарить». А я ему: «Благодарить? Какие ж между нами счеты?» А он знай свое твердит, что благодарен, мол, и век моей доброты не забудет. Три вечера я держалась, все верить не хотела. Тогда он с другого конца заходить начал: работа, жалуется, ему неподходящая, другие работники над ним измываются и все такое. Не может мужик без вранья, коли бросить собрался. Слушаю я его, слушаю, поддакивать не поддакиваю, перебивать не перебиваю, а потом отколола брошку, что он подарил, и говорю: «Все ясно. Мне от тебя ничего не нужно!» Повернулась, да и пошла — одна со своим горем осталась. Он мне душу больше не травил — не заглянул ни разу, не написал. Домой к мамаше уехал.
— А признайся честно, ждала, наверно, что вернется? — безжалостно спросила миссис Фетли.
— Ждала, еще как ждала. Иду по тем улицам, где мы с ним гуляли, так будто камни под ногами стонут.
— Да, — вздохнула миссис Фетли, — оно больно бьет, хуже не бывает. И это все?
— Нет, не все. Поверишь или нет, только самое странное тут и началось.
— Что ж не поверить. Сдается мне, теперь-то тебе врать смысла нет?
— Верно, нет... Господи, как я в ту весну намучилась, злому врагу не пожелаю. Послал мне господь в наказание муки адовы. Да еще в придачу: в жизни у меня голова не болела, а тут — прямо раскалывается. Ну скажи на милость, у меня — и голова болит! Одно спасибо, так, бывало, прихватит, что и тоску заглушит...
— Э-э, ее не заглушишь. Она, как зуб, и тянет, и дергает, а надо терпеть, пока свое не отболит, не онемеет. А пройдет время — вроде ничего и не было.
— Как же ничего! На мою долю теперь до самой смерти хватит. А все через девчонку вышло, через Софи. Поденщица у нас была, миссис Эллис, придет и дочку с собой приводит. Худущая, глазастая, локти торчат, в брюхе пусто — я все ее подкормить норовила. Вообще я ее особо не замечала, а уж когда с Гарри так обернулось — и подавно. А она по мне просто с ума сходила — знаешь, у девочек так бывает, когда у них начинается. Знай ластится, а прогнать духу не хватает... Вот раз как-то — зима уж на исходе была — присылает ее мать к нам попросить, что от обеда осталось. Заходит она в кухню, а у меня как раз голова страшно болела — в глазах темно, передником лоб закрутила и сижу. Цыкнула я на нее, а она: «Подумаешь, голова болит. Да я вас мигом вылечу». Я кричу: «Отойди от меня!», потому что терпеть не могу, когда мне виски растирают. «Не бойтесь, говорит, не трону я вас», — и за дверь. И что ты думаешь, десяти минут не прошло, отпустило меня, как рукой сняло. Ну, я обратно за работу взялась. Смотрю, входит моя Софи и сразу на кресло забирается, тихохонько, как мышка. Глазенки провалились, лицо перекошенное. «Что за напасть, спрашиваю, что стряслось?» — «Ничего, отвечает, просто теперь она у меня заместо вас болит». Я не поняла: «Кто болит?» — «Да голова. Я вашу болезнь на себя перевела», — а голосок хриплый, губы пересохли. «Глупости, говорю, голова у меня сама прошла, пока ты бегала. Лежи спокойно, я тебе чайку заварю». — «Мне, отвечает, легче не будет. Подождать нужно, пока ваше время не выйдет. Долго у вас голова не проходит?» — «Хватит ерунду молоть, говорю, а то сейчас доктора позову». Думаю, уж не корь ли у нее начинается. А она мне: «Ах, миссис Эшкрофт, до чего ж я вас люблю!» — и ручонки свои худые ко мне тянет. Растаяла я, взяла ее на руки, приголубила. «А у вас взаправду все прошло?» — спрашивает. «Взаправду, взаправду, отвечаю, и коли это ты для меня постаралась, большое тебе спасибо». — «Конечно, я, — шепчет и щекой о мою щеку трется. — Я одна этот секрет и знаю, больше никто! » И рассказывает, что бегала за меня просить, в этот самый Дом Чудес...