— Куда, куда? — встрепенулась миссис Фетли.
— В Дом Чудес. Нет, ты не думай, я тогда тоже ни о чем таком не слыхивала. Да и у нее сперва толком ничего не поняла. Потом уж сообразила, что к чему, а вышло оно вот как. Стоит себе где-то дом пустой, без жильцов, долго стоит, и заводится в нем... ну, нечистая сила, чудеса разные творит. Стало быть, это уже не простой дом, а Дом Чудес. Ей это девчонка знакомая по секрету рассказала — вместе у конюшен играли, где мой Гарри работал. А девчонка эта, говорит, только зимой в Лондоне живет, а летом не то с табором, не то с караваном кочует. Цыганка, видать.
— Да-а! Спору нет, цыгане много чего знают. Только про дома такие я первый раз слышу, а уж, слава богу, наслушалась на своем веку страстей всяких.
— Ну и вот, один Дом Чудес как раз рядом с нами оказался, на Уэдлоуз-роуд, третья или четвертая улица, как в зеленную лавку идти. Всего-то и надо, что у входа позвонить и сказать свое желание в щелку для писем. Я спрашиваю: «Ну и что, выполняют желания твои колдуны? » А она мне на это: «Какие колдуны!? Откуда ж им в Доме Чудес взяться? Там одна только Мора живет!»
— Господи спаси и помилуй! Слово-то какое жуткое! И где она только его подцепила? — ужаснулась миссис Фетли: Морами в народе называют призраки мертвых или, еще того хуже, живых людей.
— Так ей цыганка сказала. И знаешь, от всех этих разговоров стало мне как-то не по себе, да и она, смотрю, съежилась вся, притихла. Прижала я ее к груди и говорю: «Я вижу, ты мне хотела помочь, умница моя. Но что ж ты для себя ничего хорошего не попросила?» — «Не положено, отвечает. В Доме Чудес можно только от других беду отвести, на себя ее взять. У мамы тоже бывает голова болит — я ее сколько раз выручала, если она со мной по-хорошему. А сегодня, видите, я и вам пригодилась. Ах, как я вас люблю, как люблю, миссис Эшкрофт...» И давай ко мне лезть со своими нежностями. А у меня на голове волосы чуть не дыбом стоят. Спрашиваю у нее, а какая она из себя, эта Мора. «Не знаю, говорит, не видела, только шаги слышала, когда она к дверям подходит. Загадаешь ей желание и назад ». — «Значит, говорю, она дверь не открывает?» — «Нет, она с той стороны стоит и подхихикивает. Тут и надо сказать: «По моему хотенью, по твоему веленью, перейди беда с кого люблю на меня». И чего просишь, обязательно исполнится». Больше я ее расспросами не донимала — жар у нее был, озноб сильный. Долго я с ней возилась, жалела, ласкала. Потом пришло время лампы зажигать. Зажгли, она еще полежала немного, и тут вскорости ей полегчало, голова прошла — уж у нее ли, у меня ли, не знаю. Слезла она на пол и давай с кошкой играть.
— Подумать только! — воскликнула миссис Фетли. — А ты... Ты с ней туда ходила?
— Нет, она меня звала, да я не пошла. Ребенок есть ребенок.
— Ну, а потом что?
— Потом я больше в кухне не оставалась, когда мне плохо было, а в комнате отлеживалась. Но в память мне этот случай крепко запал.
— Еще бы! А больше ты у ней ничего не выведала?
— Ничего. Она ведь только то и знала, что ей цыганка сказала. Верила просто, что помогает... Этот разговор у нас в мае был, а тут и лето подоспело: жарища, ветер по мостовым конский навоз пересохший носит, не ступить, вонь страшная... Нынче, слава богу, такого не бывает. Промучилась я в Лондоне до осени, только перед самой уборкой хмеля отпуск получила. Собралась и опять сюда приехала, к Бесси в гости. Она все удивлялась, что это я такая тощая и под глазами мешки.
— А его видела?
Миссис Эшкрофт кивнула:
— На четвертый, нет, вру, на пятый день. Как раз среда была. Я еще раньше от его мамаши узнала, что он снова в Смолдине работает, — прямо на улице к ней подошла, да и спросила. Правда, особо разговориться ей Бесси не дала — ты ж ее знаешь, тарахтит без умолку, не перебить. Так вот, а в ту среду пошла я погулять, и племяшка за мной увязалась, за юбку держится. Только мы гостиницу Чентера обогнули, вдруг спиной чувствую — Гарри идет. А походка какая-то другая, не прежняя. Сильно же, думаю, он переменился. Я шаг сбавила, слышу — и он сбавляет. Остановилась я тогда, будто на ребенке кофту поправить, чтоб ему меня обогнать пришлось. Ну, поравнялся он со мной, куда деваться-то, сказал только: «Добрый вечер», — и дальше побрел, еле ноги переставляет.