- Можно ли сплавиться вниз по Реке с каюком? - спросил я к концу первого чайника.
Мы сидели при свечке, потому что электричество было отключено. Блики света играли в синих табачных струях. От печки неистребимым потоком шло тепло, и я чувствовал, что нахожусь где-то вне времени - может, в средневековом семнадцатом, может, в просвещенном восемнадцатом столетии.
- Почему же нельзя? Можно!
- Вы спускались?
- Неоднократно-о!
Новый чайник мы заваривать не стали. Просто вдумчиво покурили. За перекур я узнал, что каюк есть у Хоробровского, Дулгана, учителя в школе, и это, пожалуй, все. У остальных они сгнили, унесены Рекой, раздавлены трактором. Словом, остались у тех, кто не признает другого транспорта на воде, и потому он им нужен самим.
- Загвоздка одна есть, - тихо сказал хозяин.
- Какая?
- Когда плывешь, надо плыть. Верно?
- Примерно так, - согласился я.
- Питание добывать тоже надо.
- Надо! - согласился я.
- С каюка не стрельнешь. И рыбачить не очень удобно. Вместо ответа я передернулся, вспомнив, как однажды в низовьях Колымы глубокой осенью чуть не утонул именно из-за того, что "стрельнул" с каюка.
- А что посоветуете?
- У Шевроле есть ненужная лодка. Ветка, но маленько пошире. И плывет, и на воде стоит. Советую так...
"А кто такой Шевроле?" - хотел спросить я. Но сдержался. Узнаем.
Когда я пришел в гостиницу, света еще не было. В темноте я увидел человека, молча сидящего на стуле в очень прямой, стеклянной какой-то позе.
"Пьяный, наверное, - грешно подумал я. - Где это он ухитрился в "сухой закон"?" Но тут как раз вспыхнул свет, и я увидел, что человек на стуле вовсе не пьян. Он был трезв, как человечество до изобретения алкоголя. Человек сидел на стуле в совершенно новом костюме, нейлоновой рубашке, галстуке и носках. Узконосые черные ботинки стояли рядом. Наметанным глазом горожанина я сразу оценил выбор костюма, носки и галстук и сразу понял, что человек этот или знает толк в одежде, или имеет врожденный вкус.
- Давно? - спросил я.
- Год не был, - ответил он.
- Зоотехник?
- Пастух. Из третьей бригады.
Было приятно смотреть на его свежее, промытое ветром, дождиками и загаром лицо и на то, как всем существом, мускулами воспринимает он стул, ковер, приемник, скатерть на столе. И я знал по опыту, что поселок этот кажется ему сейчас огромным скопищем домов и людей. Когда же он вернется из отпуска обратно, то поселок покажется очень маленьким, невзрачным, и его чертовски будет тянуть обратно к стаду, где мех на теле и раскованная жизнь, регламентированная лишь работой и неким кодексом поведения, установленным веками назад. Тем, что психологи и прочие "шаманы" нашего времени именуют "психологией малых коллективов".
- К нам бы вы... - сказал он. - Самая глухая бригада. Среди зверей живем, рядом со зверем. Не поверите, зверь у нас по-другому себя ведет. Необычно! Глухарь, медведь, бараны. Необычно! Рядом живем.
Бригада их кочевала в верховьях притока Реки. Приток сам по себе был велик, но я знал о нем только то, что он впадает в Реку "как из винтовки". Так выразился пастух. И так говорили другие.
На крыльце правления сидели мужики, и, как всегда, шло утреннее предрабочее зубоскальство. - Митя, тебе выдали медаль для ежедневной носки. Ты почему ее не надел?
- Дома лежит.
- Врешь! Ты ее на блесну переделал. Я тебя знаю.
- Я те про блесны дополню. Мы тогда в общежитии жили трое. Мосей, я и Алик в очках. Мосей и Алик в очках за Зиной из детского садика ухаживали. Она, конечно, любила Алика, но Мосея выбрала. А Алик в очках на свадьбу подарил ей набор серебряных ложек. Двенадцать штук с черным узором. Зарплату отдал. А Мосей в первую брачную ночь встал тихонько и все ложки, которые Алик в очках подарил, переделал на блесны. Зимой дело было. К утру полный набор блесен, даже крючки припаял.
- И крючки припаял? Хо-хо! Ревновал, значит, к Алику?
- Алик москвич. А Зинка мечтала в городе жить. Ходить в театр каждый раз в новой кофточке. Кофточек сто, а одевать некуда...
- Москва - рейсовый город, ребята. Под землей гоняешь туда-сюда, выскочишь на поверхность, схватишь пирожок и опять - мырь под землю...