Утренняя "травля баланды" катилась сама собой по руслу, которое никогда не иссякает, покуда существуют крылечки. Ни один из этих заросших щетинкой мужиков в кирзовых сапогах даже не повернул головы в мою сторону, но я чувствовал, что они все про меня знают. Знают, как про комика, который прилетел из Москвы, чтобы плыть вниз по Реке. И давно меня заметили. По ритуалу надо было подойти, поздороваться, и если признают своим, то первым делом начнут высмеивать меня и предстоящее плавание. А если не признают, то будут пугать. Я подошел. В течение пятнадцати следующих минут я узнал, что плыть по Реке вниз невозможно дальше первой сотни километров. Дальше человека ожидают заломы - скопления деревьев, под которые со страшной силой бьет вода, прижимы - скальные участки, о которые вода разбивает лодки, кружила - где вода крутит воронкой и не выпускает из себя даже лодки с мотором... Мне стало обидно. Видно, прошедшие годы так изменили мою сущность, что сейчас мужики принимали меня за самого что ни на есть туриста. Меж тем повествование перешло на то, сколько человек угодило под залом в одна тысяча девятьсот пятьдесят девятом.
- Слышал, - сказал я. - Я тогда в П-ке работал.
- Где?
- В геологическом управлении.
- А в позапрошлом году? - не сдавался тракторист в кожанке. - Пять человек в одной лодке. Налетели на топляк, лодку аж до транца располосовало.
- Пить меньше надо, когда на рыбалку плывешь.
- Так топляк-то и трезвый разве всегда увидит? - уже по-другому сказал тракторист.
- Да он никуда не плывет, ребята, - сказал один мужик и надвинул на глаза кепку. - Он корреспондент. Приехал Савельича для заголовка заснять. Правительство, понимаешь, про Савельича услыхало. Желает видеть его фото в печати.
Я понял, что равновесие сил восстанавливается. По крайней мере, кличка "турист" ко мне не прилипнет.
- Где дед Шевроле живет? - спросил я.
И, спросив, сразу понял, что сморозил какую-то глупость. Мужики, интерес которых ко мне благополучно утих, воззрились на меня. А тракторист сказал:
- Во-он за больницей. Палисадничек там, лодка большая перевернутая лежит. Он сейчас дома.
- А почему кличка такая? - спросил я, решив уже идти до конца.
- "Шевроле" - это импортная машина. У тебя ее нет, а у него была, - сказал один.
- Когда послом в Копенгагене работал, - добавил второй.
- Да нет! Он ее на подводной лодке домой привез и ездил по Новозыбкову.
- На лодке он другую привез, тебе говорят... Под этот спор я и ушел.
За аккуратным заборчиком из штакетника я увидел двор с сараюшками, ухоженный дом, а во дворе стоял сухонький человек неопределенного возраста и разговаривал с рыжей собакой. Я подошел к калитке, и человек повернулся ко мне. У него был огромный нос, а где-то за носом посверкивали два любопытных буравчика.
- Зверовая? - спросил я про собаку, чтобы как-то завязать разговор.
Шевроле осмотрел меня, уселся на крыльцо, вынул портсигар с сигаретами "Памир", закурил со вкусом и со вкусом сказал:
- Эт-та собака другая. Можно сказать, совсем не собака. Вот перед ней у меня была со-ба-ка. Да ты садись. Я сел рядом и тоже задымил.
-Верите не веришь, та собака у меня была совсем человек. На белковье, когда народу много идет - а про нее, конешно, все знали, - она сразу в лес. Другие собаки еще воздух нюхают, а она уже лает. Народ тут у нас бессовестный. Што из-под своей собаки, што из-под чужой - им все равно. Абы пальнуть. Убить! А она, как увидит, что к ней с ружьем бегут, сразу лает на пустое дерево. Смотрит он, смотрит на дерево, и получается вывод, что у Шевроле, у меня, значит, пустая собака. На сучья лает. Матернется, собаку пнет и дальше. А тут я. И собачка моя сразу переключается на дерево, где бель сидит. Понял-понимаете?
- Да-да, есть умные собаки, - согласился я.
- Что ты-ы! Та моя только на машинке пишущей не могла печатать. Так все могла. А еще был случай...
...Сколь бы мало ни было объединение людей, особенно в местах отдаленных, в каждой такой ячейке рано или поздно появляется общепризнанный чудак. В одном исследовании по психологии малых групп, помню, доказывалось, что чудак в группе необходим, как необходим был библейский козел отпущения. Шевроле всей предыдущей своей биографией подготовлен к такой роли. Он был подводником еще в мирное время, после войны возил послов в одной из Скандинавских стран, промышлял белку в Якутии, работал шофером на трассах золотых приисков, рыбачил и еще занимался многим другим. Точный перечень его профессий установить трудно, так как рассказы его никогда почти не повторялись дословно, а менялись в зависимости от места, времени и состава слушателей. С крыльца мы перекочевали в дом, вскипятили чай. Скоро я понял, что тут тот самый случай, когда первое впечатление ошибочно. За непривлекательной внешностью бродяги времен Мамина-Сибиряка оказался добряк, неистребимый поэт, изнывающий от обыденного уклада жизни.
- А собаку с собой не берешь? - неожиданно спросил Шевроле.
- Нет. Нету у меня собаки.
- И правильно! Нынче стоящих собак нет. Последняя правильная собака была у меня в Оймяконе в одна тысяча...
- Говорят, у вас ветка ненужная есть? - перебил я его.
- Разве ненужное что бывает? - вопросом на вопрос ответил мне Шевроле.
- Я заплачу, разумеется.
- Так платить не за что. Лодку эту Кодя утащил на деляну и там бросил. Неведомо где. Я молчал.
- Но самого-то Колю сегодня в поселке видели, - неохотно добавил Шевроле.
- Так, может, найти его?
- Так как ты его найдешь? Он сейчас где-нито спирт копытит. Рыскает в поисках. Разве за ним уследишь?
- Вы про собаку начали говорить.
- Я лучше тебе про медведя. У меня вниз по реке избушка имеется. Возвращаюсь я, выходит, с сетей. И думаю про то, что забыл "Спидолу" выключить. Два часа расход батареям. Подплываю к берегу и вижу: стоит избушка, в избушке "Спидола" орет, а перед дверью сидит медведь и слушает. Дверь закрыта, ружье в избе. Понимаете-понял? "Ухода!" - кричу. Медведь так повернулся ко мне и пошел в лес. Неохотно. Помешал я ему кантату дослушать...
Шевроле проводил меня до калитки. Шел дождик со снегом, но запаха зимы еще не чувствовалось. Из-за пелены дождя, тумана и снега поселок казался маленьким и забытым всеми, даже начальством в области и родственниками здесь живущих. Забыли - и всё.
- Такое время, что даже деньги не пахнут, - загадочно резюмировал Шевроле.
...В дальних глухих поселках живут неприметные люди с тихим светом в душе. Этот свет неярок и становится заметен только тогда, когда смотришь на него сквозь линзу доброжелательности и ум твой не отягощен суетой. Такие люди редки. Они есть и в больших городах. Но в городах они теряются в многолюдстве.
Я немало встречал их на окраинах государства, и все они имели общую особенность. Внешне они были малы ростом, сухотелы, и у них были серые глаза. Эти глаза обладали неким свойством микроскопа - видеть то, что не замечают другие. Эти люди очень любят легенды. В тихой комнате учителя, жена которого уехала в отпуск - а он остался, потому что не рвался в другие места, - я узнал, что в здешних лесах есть птичка величиной с колибри. Я узнал также, что в окрестностях здешних мыши совершенно различны. На озере живут одни, в кустарнике другие, около речки третьи. Весь этот вечер я провел в тихом, прелестном мире. Я узнал о многих явлениях, которых сам бы никогда не заметил. Между прочим, учителю было всего тридцать пять лет, он окончил институт имени Лесгафта в Ленинграде и в свое время успешно делал карьеру спортсмена. Но сейчас его мысли были заняты тем, чтобы дети, которые на лето остаются в интернате, не отрывались от леса и тундры. Я сказал о том, что эвенку и чукче гораздо полезнее алгебра, чем зверюшки родного края или умение ставить капканы.