Темнолицему приземистому Карлу, не по годам серьезному Жану, огненно-рыжему Дитеру, кудрявому Антуану, щекастому Роберту. Всем, кого встречал на своем пути по лагерю.
— Ну, Вис, думай, что рассказать о победе внукам!
— Деток бы наделать, ваша милость…
— Летом будешь дома, неужто не найдешь времени? — подмигнул герцог беловолосому дылде-арбалетчику.
Лица, лица, лица… слова, слова, слова. Рукопожатия, усмешки. Накануне сражения Паука словно подменили. С офицерами он был холодно-любезным и подчеркнуто отстраненным, в солдатском лагере же вел себя, как веселый новобранец. Смеялся, шутил, говорил просто и ласково. Оказалось, он умеет шутить, умеет смеяться — в голос, совсем не на придворный манер, а так, что полковнику Мерресу самому хотелось расхохотаться. Он то и дело прикусывал губы, чтобы убрать с лица дурацкую улыбку.
На самом деле, улыбаться было нечему, а шутки и смех отдавали похоронным звоном. Сквозь веселый галдеж Рикард отчетливо слышал фальшь. Герцог отлично притворялся. Он мог обмануть солдат, но не полковника Мерреса. То, что затеял столичный царедворец, было самоубийством. Имея в своем распоряжении четырнадцать тысяч человек, шесть он отправил на юго-восток, на соединение с отрядом, продвигавшимся к истокам реки Эллау. У деревни Эйст осталось лишь восемь. Столько же, сколько еще недавно сидело в окружении, боясь высунуться за кольцо холмов. Тамерцы были вынуждены отвести часть своей армии туда же, к истокам Эллау — но осталась двадцать одна тысяча!
Отданный седмицу назад приказ довел до заикания даже генерала Эллуа, неистребимого и непоколебимого.
— Мой герцог… вы отдаете себе отчет…
— Отдаю, Денис, отдаю. Сядьте и успокойтесь, — махнул тогда рукой Гоэллон, и эллонец покорно плюхнулся на табурет.
За одно зрелище побледневшего Эллуа, который трясущимися руками наливал себе воду в стакан, и расплескал половину на стол, Рикард мог бы полюбить главнокомандующего, если бы сумасбродное решение не означало, что ему самому придется в скором времени умереть. Даже не со славой и ради Собраны, а лишь потому, что его величество король Ивеллион II прислал на север столичного позера, ничего не знавшего о войне.
Рикард уже давно зарекся спорить с герцогом, но на этот раз не выдержал.
— Господин главнокомандующий, вы, наверное, великий игрок в "осаду крепости", но здесь вам не бирюльки-тютельки…
— Рикард, вы неотразимы, — улыбнулся ему герцог. — Я понимаю, что вы учились воевать у пьяных ординарцев, и название "Эстре" вам ничего не скажет, но так хоть помолчите, сделайте милость…
Эстре? Меррес-младший честно постарался вспомнить, о чем идет речь. Что-то такое он читал в одном из старых свитков. Город на территории герцогства Скора. Кажется, во времена короля Анелиона… или Эналиона… у королей династии Сеорнов такие похожие имена, легко и ошибиться… в общем, во времена, достаточно древние, чтобы Рикард нисколько ими не интересовался, кто-то кого-то там победил. Вероятно, армия Собраны. Надо понимать, тамерцев. Или огандцев? Или Оганды тогда и вовсе не существовало?..
Пока Рикард ломал голову, герцог Гоэллон за ним пристально наблюдал; убедившись, что полковник не может вспомнить, что случилось у Эстре, он удовлетворенно кивнул.
— Надеюсь, Рикард, у князя Долава память не длиннее вашей.
Память… в памяти ли дело, когда у противника — двадцать одна тысяча, из них двенадцать — отборной конницы! Теперь расположение тамерских войск было видно ясно, как на ладони. Похоже, они уже знали, какой подарок преподнес им герцог Гоэллон: в лагерь прибыл парламентер. На саблю был повязан белый шарф. Тамерец радостно улыбался.
— Князь Долав предлагает вам почетную сдачу! Мы просим лишь десять заложников из числа офицеров. Остальным будет позволено уйти за Эллау.
— Налейте господину де Сарбиру вина, и мне тоже, — сказал в ответ герцог, и когда ординарец подбежал с двумя полными кубками, один из которых подал всаднику, а другой — Гоэллону, поднял свой вверх, словно салютуя парламентеру. — Выпейте за победу, де Сарбир. За нашу завтрашнюю победу!
Тамерец смерил стоявшего перед ним Гоэллона взглядом. Больше он не улыбался. Вино парламентер вылил на землю, кубок швырнул в руки ординарцу, после чего развернул коня и поскакал к воротам лагеря. Герцог сделал большой глоток и удивленно похлопал глазами:
— Но ведь отличное же вино! Наверное, он предпочитает другой год? Или другую марку? Господа, мы обидели парламентера, это так неучтиво… Мне стыдно, гос… — окончание жогларского монолога потонуло в общем веселье. Засмеялся даже бывший маршал Меррес.