Варвара Саввична могла бы почитать себя счастливою – муж не был жаден, не был мелочен, и, хоть и любил погусарствовать, никогда не напивался допьяна, не играл в карты, теряя разум и никогда не придирался к Богом данной половине, а уж тем более – не поднимал на неё руку, но… В бочке мёда имелась огромнейшая ложка дёгтя. Ипполит Дормидонтович был, как говорили в тогдашнее время, большой сластолюбец, ну а сейчас его просто и незатейливо назвали бы кобелиной. Нет, он не вздумал посягать на честь соседских жён, а тем паче – юных барышень, Боже упаси! Да и зачем ему это было нужно, если красавиц в собственном доме была полная девичья. Крестьянские девушки просто не смели отказать барину, так что невинными до замужества оставались только самые некрасивые девушки. Надо сказать, однако, что Ипполит Дормидонтович никого не насиловал и искренне считал, что всё происходило по согласию. Он просто не понимал, что девушки боялись ему отказать, прекрасно понимая, какие кары в этом случае могут обрушиться на них и на их семьи.
Помещики грешили почти все, и далеко не все были так добродушны, как отставной герой Отечества, проверять же, чем закончится вызванный отказом девушки баринов гнев дурных не было. Более того, барин, вдоволь наигравшись с новой прелестницей, быстро охладевал к ней и никогда более уже не возобновлял прежних домогательств. Девица обычно получала два-три рубля отступных, не считая неплохих подарков – платочков, колечек, атласу на сарафан… Если же случался конфуз, и красавица оказывалась беременной, барин приискивал ей подходящего мужа, со строгим наказом – молодую жену не забижать! Первенца её не трогать! А червонец деньгами и полный сундук прочего приданого быстро успокаивал мужнину ревность. К тому же, потенциальные женихи, сами будучи крепостными, понимали, что избежать барской милости у невесты шансов не было.
Так и жили. Варвара Саввична, прекрасно знавшая об изменах мужа, первое время плакала и расстраивалась, но потом смирилась, понимая, что его порочную натуру переделать невозможно. Она смирилась и требовала от мужа только того, чтобы забеременевшая девица немедленно исчезала бы из числа дворовых. Ипполит Дормидонтович, всё же чувствуя перед супругой некую вину, согласился на это условие.
Прошло несколько лет. Дочери подросли, старшая из них – Аглая – поступила в петербургский пансион, туда же на следующий год планировали отдать и среднюю – Машеньку. Но Ипполит Дормидонтович не оставлял попыток обзавестись наследником, правда, с последней беременности Варваре Саввичне всё никак не удавалось понести, хотя муж никогда не обходил вниманием и её комнаты, создав таким образом некий гарем из законной жены и крепостных наложниц.
И вот Варвара Саввична почувствовала, что старания мужа даром не прошли, более того, побывав в монастыре на богомолье, она получила предсказание от местного юродивого Тишеньки, что на сей раз у неё непременно будет мальчик… Радости женщины не было предела, честно говоря, она питала величайшее отвращение к сексуальной стороне жизни, а мужу уступала только потому, что это долг хорошей жены. Она даже решила, что будет и далее закрывать глаза на похождения мужа в девичьей, лишь бы он более не посещал её спальни.
Успокоившись, Варвара Саввична погрузилась в мечтания о грядущих радостях материнства и не сразу заметила изменения в самочувствии своей любимой горничной Груни. А когда заметила бледность, синяки под глазами и утреннюю тошноту, то сразу поняла источник нездоровья девушки. Варвара Саввична расстроилась. Но к Груне она была привязана куда сильнее, чем к остальной крепостной прислуге, к тому же девушка умела и причёску соорудить, и оборки у платья наплоить* так, что лучше и не надо, могла обновить старое платье таким образом, что оно выглядело совершенно как новое, умело могла накладывать косметику и делать притирания, была грамотна для горничной, даже понимала несколько расхожих фраз по-французски и знала «благородное обхождение».
Отсылать такое сокровище в дальнюю деревню не хотелось, так что Варвара Саввична ограничилась тем, что заставила мужа выдать Груню за дворового человека Ивана Кукушкина, её однофамильца и всё-таки оставила согрешившую горничную при своей особе. Муж не осмелился перечить беременной жене, понимая, что в случае с Груней, которая была личной собственностью Варвары Саввичны, перешёл некую границу, так что всё случилось по слову барыни.
Варвара Саввична, будучи особой мягкосердечной, всё-таки простила Груню, но сама девушка, искренне привязанная к барыне, сильно переживала своё грехопадение, да и новоиспечённый муж не упускал случая пошпынять согрешившую жену – правда, только словесно, поскольку получил от барина обычное нравоучение, так что неудивительно, что Груня родила сына недоношенным, на восьмом месяце, на месяц раньше Варвары Саввичны.
Мальчик был небольшой и худенький, но, подобно многим, родившимся раньше срока детям, упорно цеплялся за жизнь. Варвара Саввична не изнуряла горничную работой, но обычных её обязанностей отменять не собиралась, говоря, что никто не может угодить ей лучше Груни. Поэтому, хоть молока у Груни было и много, маленькому Матюше частенько приходилось довольствоваться сцеженным из рожка.** Или вообще самодельной тряпичной соской из нажёванного хлеба с сахаром, которой его потчевали добровольные няньки из девичьей. Однако, несмотря на все эти препятствия, мальчик не только не отдал Богу душу, но и как-то окреп и прибавил в весе уже за первый месяц.
И тут наступил срок родов Варвары Саввичны. Она благополучно разрешилась от бремени, и так же мальчиком, получившим имя Саввушка в честь её покойного родителя. Довольный отец не возражал, ему имя Савва Ипполитович показалось вполне гармоничным. Одна беда – у не слишком уже молодой матери через неделю пропало молоко, и обязанности кормилицы приняла на себя Груня, которую ради такого случая освободили от обычных обязанностей и позволили держать при себе и Матюшу.
Груня выкармливала обоих малышей до двух лет, и оба молочных братца – и Матюша, и Саввушка, подросли вполне здоровыми и крепкими. Однако характеры их отличались кардинально. Бойкий и сметливый Матюша рано начал ползать, потом ходить, раньше Саввушки начал говорить и соображал куда лучше. Саввушка же рос увальнем и часто капризничал, но на это любящие родители не обращали внимания. Сходства же между мальчиками особого не наблюдалось – Саввушка был полнотелым, белокурым и сероглазым, с миловидным херувимьим личиком и густыми кудряшками – вылитый Ипполит Дормидонтович в детстве, а Матюша пошёл в более смуглую от природы Груню, черноволосый и черноглазый, довольно худенький. С братцем у него только и было внешнего сходства, что густые вьющиеся кудряшки.
В общем, это устраивало всех. Варваре Саввичне и Ипполиту Дормидонтовичу не хотелось постоянно иметь перед глазами напоминание измены последнего, а Груня тихо радовалась тому, что ребёнок пошёл в её породу, да и приёмного отца, такого же темноволосого, как Груня, чем-то напоминал.
Между тем мальчики подрастали, и Варвара Саввична не могла не отметить, что бойкий и смышлёный Матюша хорошо влияет на капризного ленивого Саввушку, поэтому, когда пришла пора выписывать гувернёра, за ученье сели оба. И точно, Матюша всё схватывал на лету, да ещё и Саввушке успевал растолковать что к чему, не хуже заправского учителя. Видя такое рвение к наукам со стороны незаконного сына, Ипполит Дормидонтович только вздыхал. Ему хотелось бы, чтобы во всём первым был Саввушка, но увы… Помещик дураком не был, и прекрасно понимал, что успехи барича, о коих твердил гувернёр, прежде всего связаны с добровольной помощью Матюши.
Груня же была рада успехам сына, она надеялась, что Ипполит Дормидонтович, в благодарность за выкорм,*** освободит Матюшу, а грамотному устроиться на свободе будет легче. Даже отчим стал лучше относиться к мальчику, да и Груня оказалась хорошей женой, впоследствии родив мужу ещё двоих сыновей, поэтому в семье Кукушкиных воцарилась относительная гармония.