И тут до меня дошло:
- А этот самый Имран был не только иллюзор, но и менталист?
- Именно что, - ответил дядюшка Матэ. – С ним даже Нойоты связываться не рисковали. Может и присоветует, что с пареньком делать. Не дело это, когда человек себя не помнит. Не дело.
Я только кивнул в ответ. Но потом спросил:
- А кто же похоронил Имрана? Он что, не один скрывался?
- Не один, - кивнул дядюшка Матэ. – Были у него ученики – брат и сестра. Хоман и Решия, сироты. Родители их погибли, а опекуном стал дальний родственник. Только вот, когда у них странности стали проявляться, он надумал на них Нойотам донести – имущество-то от родителей сиротам досталось немалое… Брат и сестра бежали, так с Имраном и встретились. Они его и похоронили, а куда потом ушли – то ему неведомо. Только больше они в Зыбунах не появлялись. Очень Имран расстраивался, что о судьбе их ничего не знает.
- М-да, - вздохнул я, - грустная история. Значит, едем в Зыбуны. Соскучился, небось, Имран без компании за столько-то лет…
Дядюшка Матэ расхохотался и хлопнул меня по плечу. А я подумал, что мой бывший земляк – очень хороший человек. Как бы он ни ворчал на меня за несвоевременное приобретение, но о Шоусси решил позаботиться. Только вот перенесёт ли Шоусси то, что с ним произошло, когда вспомнит всё? Если вспомнит…
***
Зыбуны выросли перед нами неожиданно, когда дорога резко свернула в сторону от небольших деревенек тюхов, рассыпанных, словно горох из дырявого мешка вдоль проезжего тракта. Деревеньки эти принадлежали разным владельцам и окружены были разделёнными на пёстрые полоски полями и небольшими садиками. И выглядели эти деревушки похуже, чем Большие Сады. Как говорится – труба пониже, дым пожиже. И домики не такие опрятные и ухоженные, и жители какие-то зашуганные, настороженные, не желающие общаться с проезжими, непрерывно хлопочущие по хозяйству, практически не разгибаясь. Даже дети здесь смотрели угрюмо, исподлобья, явно не ожидая от окружающей действительности ничего хорошего. Да и одежда у них была какой-то серой, поношенной и заплатанной, хоть и чистой. А в паре деревенек я заметил на шеях у жителей ременные ошейники с подвешенными к ним медными бляхами, на которых что-то было нацарапано. Женщины же вообще представляли жуткий контраст с языкастыми нарядными селянками Больших Садов – все, как одна, в длинных, до пят, балахонистых серых или коричневых платьях без всяких украшений и чёрных головных платках, намотанных так, что разглядеть можно было только одни глаза и нос. Передвигались они, опустив голову, мелкими семенящими шажками, а когда Шер попытался спросить что-то у одной из таких селянок, женщина шарахнулась от него, словно от зачумлённого, и мгновенно исчезла в проулке.
- Ты на них не серчай, - грустно сказал дядюшка Матэ. – Жизнь у них не сладкая. Они считай что рабы. Любой знатный может над тюхом поиздеваться всласть. Если потом хозяину за убытки заплатит. А уж с женщинами… Если попадётся молодая да симпатичная – могут и… Сам понимаешь. Вот они и прячут лица. Боятся. Хозяин-то может и заступиться, а может просто деньги за убыток взять, а женщину наказать – мол, сама виновата…
- Ужас, - отозвался я. – И как они всё это терпят?
- А не терпят, - ответил грустно дядюшка Матэ. – Тюхи каждый год бунтуют – то тут, то там… Только вот бунты их одним заканчиваются – кровью. Войско против них посылают – и вся недолга. Кого убьют, кого запорют до полусмерти, кого в рабы продадут… Но они всё равно бунтовать продолжают.
- И я вполне понимаю почему, - проворчал я. – Разве можно так к живым людям относиться?
- Благородные считают, что можно и даже нужно, - ответил дядюшка Матэ. – Потому как быдло должно знать своё место. Только я вот помню, что в просвещённой Франции случилось… Ещё до Бонапартия… Там благородные кровью захлебнулись, и здесь на пороховой бочке сидят, да ещё и с фитилём играются.
Я снова кивнул. Про Великую Французскую буржуазную революцию я тоже помнил. И от души желал тюхам удачи.
Вот за таким разговорами мы и добрались до того поворота, за которым нам открылись Зыбуны.
Вид у этих скал был очень даже мрачный и неприветливый, неудивительно, что новая дорога делала петлю и уходила от Зыбунов подальше. А вот старая, поросшая травой, с почти исчезнувшими колеями, вела прямо к скалам.
- Едем? – лукаво усмехнулся дядюшка Матэ.
- Едем, - согласился я.
========== Глава 16. Зыбуны ==========
Старая, поросшая травой, с почти исчезнувшими колеями, дорога вела прямо к скалам.
- Едем? – лукаво усмехнулся дядюшка Матэ.
- Едем, - согласился я.
И мы поехали. С каждым поворотом колёс скалы медленно подрастали, пока, наконец, не стали громадными, заслонив горизонт. Пейзаж был мрачноватый и какой-то инопланетный, и я невольно подумал о колдуне и его учениках – брате и сестре, вынужденных скрываться в этом месте долгие годы. Как они жили, о чём разговаривали долгими тёмными вечерами, о чём мечтали? Может быть, Хоману и Решии так надоела здешняя обстановка и необходимость скрываться от всех, что смерть учителя была для них своего рода освобождением и они ушли в большой мир с надеждой найти там своё место? Может быть, им это удалось. А, может быть, они так и остались изгоями и попали в лапы Нойотам… Нет, такого я для них не хочу, пусть у них всё сложилось хорошо… Пусть…
Повозка медленно катилась по дороге между скал, ставшей совсем узкой. Тишина стояла такая, что это невольно действовало на нервы. Только редкие крики больших птиц, планирующих над скалами, нарушали эту тишину, от которой невольно становилось не по себе.
Дядюшка Матэ молча правил тогрухом, Шер и Шоусси притихли, как-то боязливо озираясь по сторонам. Я тоже огляделся, но никакой опасности не приметил. Однако и мне было… как-то неприятно.
- Взбодритесь, ребята, - сказал дядюшка Матэ. – Нет здесь никакой опасности. Это остаточное колдовство иллюзора так действует. Силён он был, ничего не скажешь. Ничего, доедем до его могилы, познакомитесь с ним… Вам полегче будет.
И вдруг Шоусси вскрикнул и схватился за грудь, словно его ударило или обожгло.
- Шоусси! – вскрикнул Шер. – Шоусси! Что с тобой?
Естественно, тот ничего не ответил, видимо, боль была сильной, он только мог корчиться и хрипеть, глядя на нас умоляющими глазами и прижимая руки к груди.
Я торопливо задрал рубашку Шоусси и поразился. Кожа вокруг медальона стала красной, горячей и припухшей, словно от ожога. Видимо, именно он причинял Шоусси такую сильную боль. Но почему? Ведь это же охранный артефакт, да и магии в нём почти не осталось…
Но рассуждать было некогда, я торопливо ухватился за ремешок и через голову стянул медальон с шеи Шоусси, при этом мою руку с артефактом снова кольнуло, но как-то быстро и мимолётно. Но я не стал над этим раздумывать - некогда было.
Стоило мне только освободить Шоусси от артефакта, как он успокоился практически сразу. Удивлённый дядюшка Матэ порылся в своих вещах и протянул мне маленький глиняный горшочек:
- Давай-ка, смажь ему грудь. Полегче будет. Меня-то он всё ещё побаивается.
Я набрал на пальцы немного густой желтоватой мази, передав сначала медальон дядюшке Матэ:
- Посмотри, с чего вдруг артефакт взбесился? Он же охранный.
Тот взял медальон и удивлённо сказал:
- Я теперь его не вижу. Совсем. Хотя в ладони ощущаю. И он не взбесился. Просто почувствовал колдовство, а так как чары из него выветрились, он стал тянуть подпитку из Шоусси. А Шоусси ещё слаб, вот так и получилось.
- Понятно, - кивнул я, осторожно втирая мазь в грудь Шоусси. Тот расслабился, багровая, словно обожжённая, кожа под моими пальцами стала бледнеть, видимо, боль уходила. Его губы шевельнулись, словно он пытался что-то сказать, но не получилось ничего, кроме тихого хрипа. Зато перед моими глазами вновь возник ребёнок, который чётко проговорил «Спасибо. Не больно».