— Маленького дал? Вот возьми побольше, с икрой. И вообще брось ты рыбий жир, не слушай Феню, ешь рыбу, и только хищную, — смелее будешь.
— Да я от болезни, — сказал Сеня. — Врач велит, ихтиоз у меня.
— Что это? — спросил Борис Иваныч, очищая картофелину.
— Кожа сухая, шелушится, — Сеня виновато показал над столом красно-серые, блестящие руки.
— Будто мелкая чешуя, — определил Витяй. — Правильно тебя Хромкиным-то зовут, блестишь весь, как новый сапог.
— Правильно, — согласился со вздохом Сеня. — От отца перешло, с детства так зовут. А рыбий жир мне самому надоел, да Феня сердится, когда отказываюсь. — Он обреченно взял пузырек, вынул из него бумажную затычку.
— Не пей, — сказал Витяй. — Здесь же нет Фени, чего ты боишься?
— А если узнает?
— Мы не скажем, не беспокойся.
— А врач? Если, говорит, не будешь пить, чесаться начнешь. А я правда чешусь, когда не пью.
— Трус ты, Сеня, всех боишься.
— Боюсь, — признался он. — И Феню боюсь, жалко, когда она сердится.
— Ты ее избей, — посоветовал Витяй. — У тебя же стальные руки, чего трусишь. Любимых жен всегда бьют, от этого уважение к тебе придет, и любить она будет по-настоящему. Она же не любит тебя, жалеет просто.
— Любит, — возразил Сеня, спрятав пузырек в карман. — Если бы не любила, она замуж бы за меня не пошла. Как же без любви жить?
— Какой ты глупый, господи!
— Нет, я не глупый… Я умный.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Я все про себя знаю. Если бы я был злой, а я не злой, и значит, умный. Злые умными не бывают.
Витяй засмеялся такой наивности, но Чернов, сдерживая улыбку, прожевал яйцо и сказал, что Сеня думает правильно и хватит к нему приставать. У него золотые руки и голова дай бог каждому, недаром изобретателем назвали.
— Да я просто так, — смутился Витяй. — Я же в школе с ним учусь, котел у него варит.
— Вот и отстань, — поддержал отца Борис Иваныч. — Расскажи лучше про свои рыболовные подвиги.
— Какие у него подвиги, — сказал Чернов. — Отец поймал, а он ест.
— Сам, — Витяй с шутовской гордостью стукнул себя в грудь. — Отцу сейчас некогда, рыболовную бригаду создал, в гору пошел. Приходится теперь самому. На блесну ловил, сейчас со льда хорошо берет.
— Гляди-ка! Тебе самое время в отцову бригаду. Вот стройку закончим, и давай налаживай удочки.
— Сети, дядя Ваня, сети. И катера. Председатель уже заказал два катера и мотодору. Если пойду, то только капитаном катера. Капитан Виктор Шатунов — чувствуете?
— Да-а, — Чернов покачал головой. — А я тебя шифер заставлю подносить как простого подсобника… Ты уж прости старика, не гневайся.
За разговором и едой они не заметили Балагурова, который стоял у двери вагончика и уже несколько минут наблюдал за ними, довольный непритязательностью беседы и тем, как они неторопливо, вкусно обедали. — Хлеб да соль! — сказал он.
— Едим да свой, — ответил Витяй.
Чернов подвинулся на скамейке, давая место гостю, вежливо встал.
— В самый раз поспели, Иван Никитич, значит, добра нам желаете. Садитесь вот рядом. Правда, немного что осталось, работники у меня хваткие, да вот яйцо есть, огурцы, арбуз сейчас разрежем. — Он взял складной нож, стал резать на Сенину газету сочный соленый арбуз. Балагуров охотно сел рядом с Черновым, снял с головы фетровую шляпу, нахлобучил себе на колено и первым взял арбузный ломоть.
— К такой бы закусочке да стопочку, а? — и подмигнул Витяю.
Польщенный Витяй засмеялся.
— Вот и захватили бы, а то бригадир у нас строгий, сухой закон объявил.
— Неужели?! — удивился Балагуров, присасываясь к арбузу.
— Точно, — сказал Витяй. — До окончания строительства. А потом, говорит, привыкнете и сами не станете пить.
Балагуров урчал, чмокал от наслаждения:
— Ну и вкуснота!.. М-м… а-а… язык проглотишь!.. И всегда вы так едите? И рыба вон была… Прими в свою бригаду, Иван Кирилыч!
— Не примем, — улыбнулся Витяй. — Два Ивана в одной бригаде — излишество.
— Действительно! — Балагуров, хохотнув, покрутил головой. — А я и забыл, что мы с тобой тезки, Иван Кирилыч. Но это, наверно, хорошо, когда в одной бригаде два Ивана — один вроде запасного будет, на всякий случай. Так, нет? За коммунистический труд будем бороться…
Борис Иваныч, склонившись над столом, ел арбуз, сплевывая черные семечки, недоверчиво посматривал на Балагурова.
Балагуров встретил его изучающий взгляд с подкупающей сердечностью, показал в улыбке редкие зубы. Борису Иванычу стало неловко.