КОМЕТА
Ни с того ни с сего мне пришла в голову мысль странная и грандиозная: что мы полагаем себя людьми лишь из-за забывчивости и по невнимательности. Что на самом деле, в единственно настоящей реальности, мы — некие существа, вовлеченные в великую космическую битву, которая, вероятно, длится с незапамятных времен и неизвестно, закончится ли вообще. Мы видим только кое-какие ее отблески в кровавых восходах луны, в пожарах и бурях, в октябрьском опадании подмерзшей листвы, в пугливом полете бабочки, в неравномерном пульсировании времени, которое до бесконечности удлиняет ночи и внезапно останавливается каждый полдень. А значит, я — ангел или демон, посланный в хаос одной жизни с какой-то миссией, которая либо осуществляется сама по себе, ни от чего независимо, либо я о ней напрочь забыла. Это забытое и есть часть войны, оружие той, другой стороны, и оно меня сразило, я изнемогаю от ран и истекаю кровью, на мгновение я выведена из игры. Поэтому я не могу оценить, сколь могущественна моя сила или сколь велика моя слабость, я не знаю себя, ничего не помню и потому не смею искать в себе ни эту слабость, ни эту силу. Поразительное чувство — знать, что глубоко, где-то под спудом, ты — некто совсем иной, чем тебе всегда представлялось. Но это тебя не пугает, наоборот: приносит облегчение. Отступает какая-то усталость, которая таилась в каждом мгновении жизни.
Спустя минуту это целиком завладевшее мною чувство исчезло, растворилось в конкретных образах: открытой двери в прихожую, спящих сук, рабочих, пришедших на рассвете ставить каменную ограду.
Вечером Р. поехал в город, а я пошла к Марте. Над перевалом висела комета — застывшая в своем падении, замерзший огонек на небе, чуждый этому миру. Мы сидели с Мартой за столом. Она расчесывала волосы для париков и раскладывала на клеенке тонюсенькие многоцветные прядки; заняла ими всю поверхность стола. Я читала ей повествование о святой. Мне казалось, что она слушала невнимательно. Рылась в ящиках, шелестела газетами, в которых хранила свои запасы волос. Весенние мухи и мошкара уже заприметили электрические лампы человеческих жилищ. Увеличенные стократ крылатые тени метались по стенам кухни. В конце Марта задала только один вопрос. Кем был тот, кто написал житие святой. И откуда ему это все известно.
Ночью вернулся Р. Он вынимал покупки из пакетов и рассказывал, что в городе люди выходят на балконы и в бинокли разглядывают комету.
КТО НАПИСАЛ ЖИТИЕ СВЯТОЙ И КАК ОБО ВСЕМ УЗНАЛ
Он родился каким-то несовершенным, ибо, сколько помнил себя, что-то в нем было не так, будто бы он ошибся, явившись на этот свет, и выбрал не то тело, не то место и не то время.
У него было пятеро младших братьев и один старший, который после смерти отца ведал распределением работ по хозяйству и следил за строгим их исполнением. Иоганн ненавидел его и восхищался им. Ненавидел за упрямство и жесткость, с которыми брат ими командовал: все должно было быть сделано своевременно, и у каждого были свои постоянные обязанности, выполняемые с четкостью ритуала. Даже молитва. Иоганн любил молиться, потому что только в эти минуты он мог остаться наедине с собой. Но даже и тогда старший брат одергивал его и говорил: «Хватит уже. Время молитвы прошло. Овцы ждут». То же самое его в брате и восхищало. Благодаря ему все были сыты.
Но однажды раньше обычного пришла студеная зима, и они не успели убрать последнее сено, а на деревьях морозом побило фрукты. И стало ясно, что не кому иному, как Иоганну, придется отправиться к монахам.
Таким образом Иоганн очутился в монастыре в Розентале, среди молодых и старых мужчин. Его жизнь теперь не многим отличалась от той, которую он вел дома. Здесь он работал на кухне и в саду, рубил деревья на дрова, мыл посуду и кормил помоями свиней. С октября по апрель он непрестанно страдал от холода, поэтому его тянуло в кухню, он жался к печи; коричневая ряса нагревалась, и от нее несло паленой шерстью. Весной его определили на работы в саду под попечительством брата Михала, который научил его различать травы и с трепетом относиться ко всему, что растет, выпускает листья, цветет и плодоносит. «У тебя легкая рука на травы, парень. Погляди, как разросся твой базилик. У нас еще не бывало ничего подобного». Облачение Иоганна, который носил теперь имя Пасхалис, постепенно пропиталось ароматами чабреца, иссопа, чернушки и мяты.