Дождь продолжается.
Я выйду на улицу, думает он. Я выйду под дождь. Я не могу больше оставаться здесь. Ни в этой квартире, ни в этом городе. Может быть, даже не в этом мире. Я ухожу и не вернусь, никогда.
Но вот глаза медленно закрываются, и Гордон уже крепко спит.
2.
Это не сон. Это реальность. Как бы Гордон ни хотел, он не может заставить себя проснуться от этого, потому что он не спит.
Под дождем город вокруг него словно тает. Жидкое небо царит над искаженными отражениями в грязной луже, пульсируя и двигаясь так, как могут двигаться только живые существа. Живые существа, способные чувствовать боль, поверхностные вещи, скрывающие все то, что живет и сговаривается в более глубоких, темных водах. И сквозь дождь пробивается преждевременная полуденная тьма, черная кровь из ран, которые никогда не заживут.
Поджав подбородок, Гордон спешит сквозь ливень изо всех сил, засунув руки в карманы плаща. Остальные вокруг него тоже спешат со своими портфелями и пакетами, газетами и зонтами, высокотехнологичными гаджетами и дизайнерскими телефонами. Обезьяны в макияже и на каблуках, в костюмах и галстуках ко Дню отца, они бегут в укрытие по цементным равнинам, ища убежища в пещерах и на деревьях из стали и пластика, железа и кирпича, в клетках ложной безопасности в легком мире первобытного страха и восхитительного безумия. Боль и радость, ужас и красота - все это скрыто от посторонних глаз.
Империя хаоса...
Там, под дождем.
Пробудившиеся демоны, выйдя из долгой дремоты, шагают за ним, и Гордон переходит на боковую улицу, разбрызгивая ботинками лужи. Он запыхался - не может вспомнить, когда в последний раз проходил такое расстояние без остановки, - ноги болят, спина болит. Эта сырая погода только усугубляет ситуацию. В сырую или холодную погоду болят все суставы, а в эту - и то, и другое, но он твердо решил дойти до места назначения без остановки.
Дорога узкая, на мокром асфальте отражаются мрачные и унылые здания по обе стороны, нависшие над ним, словно призраки. В голове мелькают видения, но он не обращает на них внимания. Он должен. Иначе они обретут силу. Он спешит к навесу над входной дверью небольшого бара, зажатого между приговоренным к смерти четырехэтажным домом и ломбардом.
Внутри он ощущает порыв горячего воздуха. Это снимает холод, но ему все равно холодно, руки как лед. Чертово кровообращение. С каждым днем его тело замедляется все больше и больше, мало-помалу предавая его. Даже его кровь умирает, свертываясь в венах, как патока. Это медленная смерть, свободное падение в постепенную темноту. Он стряхивает дождь с плаща, снимает шляпу и дает глазам привыкнуть к тусклому свету. Он бывал здесь раньше, но не так давно. Бармена он не узнает - тот, должно быть, новенький, парень лет тридцати в толстовке и джинсах, крепкого телосложения, с бритой головой и бриллиантовыми шпильками в обоих ушах, слишком большими, чтобы быть настоящими.
"Все еще хорошо, да?" - говорит бармен с широкой улыбкой.
Не желая отвечать на столь идиотский вопрос, Гордон заказывает черный кофе. Здесь нет окон, и единственный свет исходит от маленьких красных стеклянных свечей вдоль барной стойки и на каждом из столиков в задней части заведения, отбрасывая на все - даже на тени - жуткое кровавое сияние.
Гордон замечает Гарри, одиноко сидящего за столиком у задней стены, и едва заметно кивает ему. Но, кроме бармена и них, в заведении никого нет.
Расплатившись за кофе, Гордон присоединяется к своему другу за столиком. Он ставит чашку и шляпу, затем снимает плащ и откидывает его на спинку стула. Устало садится напротив Гарри и кладет руку по обе стороны кружки, чтобы сохранить ее тепло.
Гарри - самый старый и близкий друг Гордона. Он знает его уже почти пятьдесят лет, и это самый близкий Гордону человек, который когда-либо был ему братом. Он - лучший и худший из Гордонов.
"Я не был уверен, что ты придешь", - говорит Гарри. Несмотря на более чем пятидесятилетнее проживание в Америке, он все еще сохранил легкий след британского акцента.
"Я же говорил тебе, что приду, разве нет?"
Гарри потягивает виски с содовой. "Кофе в такой час?"
"Мне холодно".
"Мне всегда холодно".
"Нам обоим".
"Ужасно быть старым, не так ли?" Гарри улыбается, обнажая длинные, испорченные никотином зубы, но больше его разглядеть сложно, потому что он остается в тени. "Чего бы я только не отдал, чтобы вернуться назад и прожить еще двадцать, десять - черт, даже пять лет молодости".
"Нельзя жить вечно, Гарри".
"Так говорят. Но ведь будущее уже не то, что раньше, верно?"