Довольная собой, Тихея похлопала хвостом и положила подбородок на плечо Люциана. Он провел рукой по ее шее, скользя пальцами по шелковой чешуе. Его девочка издала мурлыкающий грудной звук, говоря ему, что она счастлива. Счастлива просто быть с ним.
Люциан крепко зажмурился. Он не возражал против того, чтобы лишиться своей жизни, но Тихея…
Моя душа. В этом жрецы были правы. Она была всем, что он любил в самом себе.
– Какая приятная мелодия, – пробормотала девушка позади него. Люциан повернул голову и увидел, что Эмилия наблюдает за ним с безопасного расстояния. Волосы по-прежнему падали ей на лицо, а плечи были напряжены. – Ты сам ее сочинил? Я помню, что ты. Э-э. Увлекался музыкой. – Она говорила запинаясь, как будто пыталась вспомнить строчки из пьесы.
– Да. – Он встал, отряхивая колени. – Есть новые теории относительно того, что мы все здесь делаем?
– На данный момент я колеблюсь где-то между «это все кошмарный сон» и нечленораздельными воплями.
Люциан усмехнулся, и Эмилия подошла на несколько шагов ближе.
– Хорошо, дай мне знать, когда придумаешь способ спасти нас всех. Я рассчитываю на тебя.
– А? Значит, я должна взвалить это бремя на себя? – Он видел, что она улыбается.
– Я не доверяю никому другому. У тебя всегда был свой план действий.
– Да, но… это было много лет назад. – Улыбка исчезла. Она наклонила голову, и Люциан нахмурился.
– Если ты когда-нибудь захочешь поговорить…
– О чем? – резко спросила она. – Мы в ловушке, из которой выберется только один. Разве не так? Быть приветливым и, ну, общительным только увеличит горечь и вражду, не так ли?
Что ж. Ее предположения не были ошибочными.
– Я просто не хочу, чтобы мы стали… – Он искал подходящее слово. – Хуже, – произнес он наконец. Эмилия некоторое время молчала.
– Некоторые из нас настолько плохи, насколько это вообще возможно, – пробормотала она.
О, она была права. Она была более права, чем думала. Люциан мрачно кивнул.
– Я просто хочу, чтобы ты знала, если тебе понадобится помощь, – начал он, а затем чуть не выпрыгнул из своей шкуры, когда позади него раздался громкий, постукивающий звук. Настоящий взрыв. Люциан развернулся, Тихея расправила крылья, завизжав от испуга. Он зажмурился, когда несколько камешков рассыпались по земле, но в остальном там больше ничего не было. – Странно, – пробормотал он и повернулся обратно. – Эмилия?
Но девушка исчезла. Он услышал топот ног, когда она умчалась прочь. Вероятно, этот шум напугал ее. Она была так взвинчена. Его сердце упало при мысли о том, что могло произойти за последние пять лет, что сделало ее такой.
Я сделаю что-нибудь, чтобы помочь. Я должен.
В конце концов, в этом заключался путь святого. Помогать тем, кто в этом нуждался.
Эта мысль принесла некоторое утешение, когда он оставил Тихею снаружи и вошел в свою комнату, где на кровати было постелено голубое покрывало, а поверх него лежало такого же цвета платье. Будучи сбитым с толку, он взял его в руки. Оно было идеально для Дайдо.
– К сожалению, не мой размер, – пробурчал он, скомкав его и бросив на пол. Люциан снял накидку, плеснул воды в таз и стянул с себя рубашку.
Здесь не было зеркала, чтобы он мог разглядеть свои шрамы. Хорошо. Люциан быстро умылся, вытер лицо и смочил волосы. Шрамы, такие бледные на фоне смуглой кожи, очерчивали его руки, словно линии на карте.
Некоторые поднимали брови и вздыхали, когда видели белый шрам на сгибе его левой руки. Именно этот шрам достался ему от викингарского воина со сломанным палашом. Люциан сжимал руку, пока из раны лился багровый дождь на снег.
Он был рад видеть, что для разнообразия пролилась и его кровь. Возможно, он даже надеялся, что именно этот воин прикончит его.
Все шрамы на его теле были результатом физических тренировок и вражеского клинка на поле боя.
Невидимые шрамы, отпечатавшиеся в его душе, он получил от своего отца.
Каждый раз, когда он не повиновался или выступал против отца, его бросали на гауптвахту, разлучали с Тихеей и оставляли замерзать долгими зимними ночами. Но этот дискомфорт был ничем по сравнению с печалью в глазах его отца, болью, вызванной бунтом Люциана. Его отец, который будто бы ничего не понимал, неважно, как бы горячо ни спорил Люциан. Это слепое несчастье пронзило Люциана до глубины души.