Голубые глаза девушки окатили меня презрением, и она отвернулась, словно один мой вид внушал ей неприязнь. Я же окончательно отлипла от стены и застыла, глядя во след всадникам, пытаясь дышать ровнее, чтобы бедное сердце успокоилось.
Как-то совсем расхотелось идти в парк, и я поняла, что мне теперь одна дорога – вернуться домой, растопить печку и погреться у пламени, снова возвращаясь к воспоминаниям, которые были совсем не приятными, но я никак не могла выбросить их из своей головы. Кажется, они там поселились надолго, словно напоминая мне о дочернем долге и о мести.
Шагая по снегу, снова и снова вспоминала то равнодушный взгляд Лотера, то события двухмесячной давности. Понимала, что не стоит думать о плохом, потому что такие мысли разрушают все то доброе, что живет внутри нас, но не могла. Эта встреча задела меня за живое. Разбередила раны так, как не смогла это сделать Грейс со всеми ее подколками и сарказмом.
«Моя голова должна быть холодной, чтобы я могла сделать то, что хочу», - твердила я себе, но щеки пылали и я, не удержавшись, замедлила шаг. Сняла с рук вязаные перчатки и, запихнув их в карман плаща, сгребла снег с бочки, стоявшей под крышей дома, и тут же приложила к пылающему лицу, на мгновение ощутив облегчение. А затем нахлынули воспоминания, еще более злые, чем раньше. Я прикрыла глаза, чувствуя холод снега на щеках, и вспоминала такой же день, холодный, но без осадков, когда спешила вместе с маменькой на главную площадь города, где должна была состояться казнь.
Я шла и не верила в то, что произойдет, по-прежнему надеясь на чудо. Только после предательства мужа, должна была бы понять, что чудес не бывает. Бывают лишь расчетливые и гнилые люди, которые прикрывают свои злодеяния, списывая их на наивных мальчишек и честных людей, каким был мой отец, лорд Гидеон Грейсток.
В тот день на площади было не протолкнуться. Мы с маменькой, одетые в серые непримечательные наряды, самые простые из нашего гардероба, протискивались через гомонившую толпу к месту казни.
«Его повесят!» – думала я, глядя на виселицу, построенную специально для столь знаменательного события. До слуха доносились обрывки фраз: люди не жалели моего отца, напротив, многие из них радовались тому, что хоть кто-то из богачей получит по заслугам, а у меня сердце обливалось кровью. На маменьку так вовсе нельзя было смотреть без содрогания.
Мы пробрались почти к самой виселице, на которой стоял только один человек – тот, кто должен был привести приговор в действие, предварительно огласив его. Палач, должность весьма специфическая, но как оказалось, незаменимая. Я смотрела на этого здоровяка, лицо которого скрывала маска и думала о том, как нормальный человек может заниматься подобным ремеслом? Как можно без зазрения совести отнимать чужую жизнь и после этого здравствовать, будто ни в чем не бывало.
«Не зря он, видимо, носит маску!» - подумала я. Ведь сколько родственников тех, кого обезглавил или повесил палач мечтают отомстить за своих близких и любимых! Даже понимая, что он всего лишь орудие в чужих руках, исполняющий волю того, кто стоит выше всех, самого короля, люди ненавидели именно палача, потому что должны были кого-то винить и ненавидеть. Король недосягаем, а палач, вот он тут, рядом. Проклинай сколько угодно и даже во всеуслышание, и никто ничего тебе за это не сделает, в то время, как обвинения в адрес Его Величества карались беспощадно.
Наш король не был тираном, но держал свой народ в узде.
Толпа заревела громче, когда на площади показалась телега, запряженная парой лошадей. На телеге стояла клетка, в которой находился лорд Грейсток, мой отец. Я не видела его лица – по приказу короля на голову милорду надели мешок с прорезями для глаз и рта. Наверное, в последний момент Его Величество вспомнили о том, как преданно и ревностно служил короне его слуга. Признаюсь, я даже немного порадовалась тому, что не увижу лица отца. Но клетка… Это было выше моих сил!
«Заперли, будто дикого зверя!» - подумала с содроганием.
При телеге был конвой и главный охранник, открыв дверцу, передал заключенного с рук на руки страже, которые повели лорда Гидеона к виселице.
Толпа расступилась перед осужденным, пропуская мужчину вперед. И он шел, со связанными руками и гордо поднятой головой, походкой, в которой угадывалось презрение к окружающим и обвинению.
«Отец!» - подумала я, почувствовав, как на глаза набежали злые слезы. Маменька дернулась в моих руках, словно хотела подбежать к своему мужу, но я удержала ее, а толпа, словно сошла с ума. В адрес Грейстоков раздавались оскорбления и злые выкрики. Кто-то даже бросил гнилой капустой в отца, попав ему в плечо. Я закусила губу, но взгляд не отвела даже когда отец стал подниматься по ступенькам на виселицу. Его стражники следовали за ним. На самом верху отца развернули лицом к толпе и повторили обвинение, после чего огласили приговор.