К тому же чуть не по любому поводу ему надо применить инженерный ум.
Вот, к примеру, соска и молочные бутылочки. Уж какие, казалось бы, тут могут быть вопросы?
Это вам все ясно, а он все же уточнит. На двух схемах покажет действие этих механизмов.
“Ну, опишу теперь подробно, как готовить молоко. Прибор для стерилизации, который мы вам отправляем, состоит из: 1) кастрюля, 2) круг для бутылочек, входящий в кастрюлю, 3) деревянные решетки для сушки и бутылочки со специальными пробками. Ежедневно перед купаньем заготовляют молоко (7 бут). Заранее вымывают теплой водой с небольшим раствором соды (можно и без соды) при помощи специальной щеточки (ее найдете в ящике сушилки) нужное количество бутылок и, опрокинув, вставляют в решетку для сушки. Когда это кончено, каучуковые пробочки от бутыли и соску бросают в воду и кипятят, чтобы выварились. (В течение дня соску держат в борной воде, когда не нужна.) Затем бросают в каждую бутылочку по куску сахара (можно меньше, от этого могут быть запоры) и наливают обыкновенного молока (по возможности только что от удоя)…”
Ох уж эта его привычка излагать по пунктам. Такая манера больше подошла бы не второкурснику, а приват-доценту.
Пусть все давно понятно, а ты продолжаешь. Несколько раз возвратишься к сказанному, чтобы проверить ученика.
Голос звучит совершенно уверенно. Когда с тобой разговаривают в таком тоне, почему-то сразу хочется соглашаться.
2.
Даже если речь о более сложных материях, Коля просто перечисляет, что надо предпринять.
Выходит, человеческие отношения не очень отличаются от молочной бутылочки? Тут главное – все сделать, как он советует.
“Дорогая мама! – пишет Блинов. – Если ты будешь продавать землю крестьянам, то можно будет поставить им в условии, чтобы они от себя в счет платы Столярову вернули задаток. Во всяком случае так или иначе надо покончить с землей, чтобы иметь возможность поскорее рассчитаться со Скалозубовым…”
Или такие рекомендации: “Если хотите переехать в Киев, то нужно покончить с Лабунем и жить на готовом. Ваня очень советует устроить именно так, и хотя вообще на его советы особенно полагаться нельзя, но в данном случае я еще раз повторяю то, что говорил летом: Лабунь ты, мама, отдашь Мане; пусть она и распоряжается по своему желанию. А если ей предоставить на выбор, то она (да и ты, конечно) наверное предпочтет жить в Киеве. Впрочем, опять-таки повторяю, что жить здесь становится все дороже и дороже, так что на процентные доходы или на доходы с остатков земли, если бы их оставить, не проживете. Подумайте хорошенько и, если решитесь, переговорите с тем же Кулиничем. Цену крестьянам можно поставить по 200 руб. за десятину, и, как только кончатся у меня экзамены в мае месяце, я возьму на себя все хлопоты по продаже… Получил Ваше письмо и прочел его с тем большим удовольствием, что, признаюсь серьезно, побаивался, не случилось бы с Вами чего в дороге: ехали Вы с довольно крупными деньгами, а без мужчины в дороге… Относительно оставшихся денег (если они остались) советую распорядиться так: заплатить Семеновичу за квартиру или же дать Баку в счет долга. Этому симпатичному еврею, по-моему, следует дать первое место при удовлетворении кредиторов…”
Удивительно, что убежденность не мешает чуткости. Самые второстепенные фигуры попадают в поле его зрения.
Вот что такое предупредительность. Это когда человек мыслит на несколько ходов вперед.
Не только угадывает вопросы, но на них отвечает. Причем так, что они оказываются исчерпанными.
Думал Коля и о ростовщике Баке. Старался понять, отчего ему многие не доверяют.
Может, им кажется, что он сам осложнил себе жизнь. Не захотел жить незаметно, а придумал себе хворобу.
Ну еврей – это, понятно, от Бога. Зачем же тогда, будучи евреем, ты подался в ростовщики?
Всякое удвоение – уже карикатура. Причем список этих удвоений открывает еврей-финансист.
Полминуты хватило на то, чтобы Коля это представил. Почувствовал себя Баком и одним из его недоброжелателей.
Сразу захотелось ростовщика от обвинений оградить. Сказать, что в эту схему он не вписывается.
Тут немного и надо. Прибавил доброжелательное слово, и ситуация уже не безнадежна.
С этих пор Бак под защитой его определения. Уже не просто еврей, а “симпатичный еврей”.
Такой молодец этот Коля. Косой взгляд еще не задел знакомого, а он уже пытается ему помочь.
Наверное, дело в том, что для него нет чужих. Пусть отношения далекие, а он ощущает ответственность.
Причем за евреев переживает больше всего. За самых бедных и за самых богатых.
Ведь тем, кто их не любит, все плохо. Не только когда много денег, но когда их совсем нет.
То есть когда нет, возникает подозрение, что есть. Якобы дырявые карманы лишь для отвода глаз.
Есть такая формула: “двести лет вместе”. Это, согласитесь, не то же, что “столько-то лет сообща”.
Трудно не заметить тут каверзу. Ведь бывает, что рядом, а на самом деле врозь.
Люди в коммуналке существуют бок о бок. Порой разозлятся и что-нибудь подсыплют в кастрюлю.
Конечно, Коле ближе “сообща”. Тем более что в Лизином доме именно так и живут.
Его тесть, Максим Калиновский, белорусско-литовского происхождения, а теща Генриетта – из многочисленной фамилии Бинштоков.
Ну а Лизин дед, Лев Моисеевич, не просто еврей, а еврейский публицист. То есть еврей не только по крови, но и по занятиям.
Хотя дом большой, но уж очень много представителей. Не ровен час, кого-то задеть.
Нет, не задевают. В одной комнате становятся на коврик у иконы, а в другой надевают талес.
Видно, при такой очереди одного доктора недостаточно. Ведь обиженных много, и говорят они на разных языках.
У житомирских мудрецов есть такая фраза. Не исключено, что родилась она по сходному поводу.
Как вы помните, изречение умных мыслей – это ритуал. Палец указывает на обитель высшего авторитета, а затем наступает время итогов.
Вот и сейчас палец поднят, борода взлетела вверх, а глаза сверкают так, будто узрели истину.
“Любишь жену, – утверждают палец, борода и глаза, – люби и ее родину”.
На эти темы Лизин дед переписывался с Иваном Аксаковым. Пытался втолковать ему, что мир лучше войны.
При этом помните, что это Житомир. В других городах дома в ряд, а тут в окружении сада и воздуха.
Если окно открыто, то яблоки чуть не нависают над рукописью. Сколько раз, переполненные зрелостью, они утверждались посреди листа.
Как вам этот аргумент? Лев Моисеевич с удовольствием присовокупил бы его к своему посланию.
Одно дело – размышлять об органической жизни, а другое – наблюдать, какая она сочная и спелая.
Можно было бы сказать – округлая, если бы эта округлость так быстро не исчезала во рту.
3.
Лиза писем не писала, а делала приписки. Считала, что правильней не начать, а продолжить.
Покажет лицо и быстро спрячется. Останется довольна тем, что дала о себе знать.
Впрочем, двух-трех фраз вполне достаточно. Сразу видишь ее чистую улыбку.
Есть люди, которым буквально все представляется необычайно существенным.
Такое природное любопытство к жизни. Готовность откликнуться на всякий ее привет.
“Не помню, писал ли он, что мы крестили девочку. Тебя, Маня, записали крестной. Крестным хотели записать Ваню, но поп забыл, можно ли крестить брату с сестрой, и не хотел справляться. Пришлось записать кого-нибудь другого. Записали Будянского. Здесь такая славная, маленькая, изящная церковь. Она так живо напоминает мне вас, мои родные. По-прежнему вы по субботам ходите в Подольскую церковь?”
Как естественна она в своей вере. Потому речь такая непринужденная, что здесь для нее все родное.