Например, Индиктор только ударил, а мальчик в ответ полоснул ножом.
Или Хмара был настроен вполне благодушно, но почему-то с трудом унес ноги.
Вот так начинаются погромы. Вдруг ясно понимаешь, что одно дело – мы, а другое – они.
Ах, как умело автор нажимает на болевые точки. Уж насколько широк еврейский вопрос, но он ничего не забыл.
Коснулся темы ритуального убийства. Пусть и не напрямую, но совершенно отчетливо.
Стрельба по портрету – это и есть ритуальное убийство. Символическое выражение коллективной неприязни.
Не исключено, что действительно размяли руку. Конечно, стреляли не по мишени, а просто так.
Причем энтузиазма было через край. Могло хватить не только на то, чтобы перепугать ворон.
И на “засеянные поля христиан”, вероятно, заходили. Ведь если хорошее настроение, то непременно что-то нарушишь.
Так что капля правды тут есть. Другое дело, что она разбавлена ведром дерьма.
Начали с того, что в эту раму вставили портрет императора. Сами удивились, как все засверкало.
Все же без портрета что-то не то. Ну гуляет молодежь за городом, а зачем – непонятно.
Кстати, в какой-то момент появился эпитет. Долгое время автор избегал определений, но все же не выдержал.
Назвал эсеров “преступной организацией”. Получилось, что распространять листовки еще хуже, чем грабить и убивать.
В этом свете не удивляет пожелание евреям стать незаметней. Пусть не исчезнуть совсем, но хотя бы “не возбуждать… вражды”.
37.
Когда-то вилка была главным оружием интеллигенции. Едва начиналась беседа, а она уже метила в противника.
Мало сказать – метила. Оппонента старались поддеть и насадить на острие.
Потом остынут и перейдут к мирным целям. Сделают с котлетой то же, что только что хотели сделать с врагом.
Еще накрутят макароны, как шарф. Чтобы, прежде чем исчезнуть во рту, они немного развевались.
Сейчас вилка – совсем не единственная возможность. Появились другие способы противостоять злу.
Еврейская печать возникла – это во-первых. Предварительную цензуру отменили – это два, три и пять.
Словом, настоящий праздник на журналистской улице. Все это сословие подняло головы и стало смотреть вызывающе.
Кто, мол, соскучился по сильным ощущениям? Теперь вы уколитесь не о вилку, а о перо.
После погрома тон все же уравновешенный. Ведь перья тычутся непосредственно в ранец и ботиночек.
Допустим, ранец принадлежал Мойше, а ботинок Голде. Когда явились громилы, дети играли вместе.
Теперь понимаете, почему чернила прозрачные? Да потому, что они смешаны со слезами.
Ох, и нелегко быть газетчиком. Ходишь по пожарищу, смотришь в разбитые окна, беседуешь с теми, кто остался в живых.
38.
Вообще жизнь стала активнее. Словно все, кто недавно прятались по домам, вдруг решили принять участие.
К тому же в городе никогда не было столько гостей. Притом не какие-то торговцы залежалым товаром, а значительные персоны.
Представляете житомирца – и приезжего киевлянина. Это все равно что сюртук рядом с отлично сшитым фраком.
Да что фрак! Бывало, в зубах сигара, а рука опирается на трость с набалдашником.
На журналистов не очень похоже. Они настолько поглощены своими проблемами, что солидность им ни к чему.
Зато адвокатам такой стиль в самый раз. Прежде чем вынести вердикт, они три раза подумают и пять пересчитают.
Это, знаете ли, позиция. Дело может быть сколь угодно кровавым, а они будут жить в лучшей гостинице.
Ничто не заставит их поступить иначе. Нет, только номер люкс и обязательно с окнами на площадь.
Притом что за выражения лиц! С таким видом следует говорить не о погроме, а о взятках и растратах.
Право вести себя так им дает имя. Или, если говорить более точно, фамилия.
Кто в Киеве не знает Ратнера и Кроля? Большинство справедливых и несправедливых решений – это результат их красноречия.
Теперь им предстоит убедительно сказать о последних событиях. Время от времени повышая голос до верхних нот.
Думаете, адвокаты ничего не чувствуют? Очень понимают, что в другой ситуации убитыми могли бы быть они.
39.
Как написали в “Волыни”, “телеграф работал с необычайной лихорадочностью. По несколько часов нельзя было добиться отправки…”
Иногда весь день нет посетителей, а тут все навалили разом. Чуть ли не толкались, пробиваясь к окошечку.
Повеяло, знаете ли, воздухом странствий. Ведь не только в Киев шли телеграммы, но в Лондон и Париж.
Любопытные эти газетчики. Иногда проглянет в их манерах что-то совершенно праздное.
Ведь они тут не только по службе, но как бы в вояже. Пользуются любым поводом, чтобы отвлечься.
Хотят понять: что это за место такое? чем оно отличается от других городов?
Кое-кто успевает за покупками. Когда еще сюда попадешь, а эти вещицы будут о поездке напоминать.
Обидно только, что многие лавки разгромлены, а товар разбросан по мостовой.
Еще не настало время в качестве презента увозить несколько кубиков или голову куклы.
Так и будут говорить: “Эта лопатка досталась мне под Парижем, а пенал в битве за Брест”.
Впрочем, уже сейчас чувствуется ажиотаж. Смешанный со все большим безразличием.
Мальчишки лучше всех угадывают момент, когда ужас превращается в развлечение. Чуть не в полном составе выбегают улицу.
Что, мол, у нас такое? Отчего этот сыр-бор, сигары-трости, монокли-пенсне?
В этом порыве соединились дети евреев и погромщиков. Когда еще город почувствует себя столицей, так что эту минуту нельзя пропустить.
40.
Вот что приходит на смену горю и ужасу. Такой взрыв любопытства могли вызвать гастроли знаменитой труппы.
Губернатор тоже участвует в этом шуме. Во время погрома он не покинул своего дома, а сейчас присоединился к журналистам.
Прежде он не стал бы делиться своими правами, а тут появился в сопровождении раввина.
В такой компании проще заглянуть на еврейские улицы. Немного поговорить с оставшимися в живых Срулями и Мошками.
Правда, народ стал какой-то неразговорчивый. Хочешь с ними побеседовать, а они смотрят в пол.
Так что неверно “Волынь” пишет о сумасшедших. Якобы всех, кто недавно вывалил на улицу, сейчас вернули в палаты.
Если это и так, то остальные сдвинулись. В их глазах горит недобрый огонь.
Особенно странно ведут себя наборщики. Металлические буквы выпадают из их рук.
“С понедельника по четверг, – говорилось в „Волыни“, – газета не могла выходить: наборщики не могли работать”.
Представляете этих чувствительных наборщиков? Так напуганных погромом, что им не составить слово “погром”.
Возможно, тут замешано что-то личное. Ведь среди убитых в эти дни был наборщик Руслан.
Причем как хитроумно с ним расправились! Знакомый крестьянин пригласил домой, а затем выдал убийцам.
Посмотришь на его фотографию и сразу скажешь, что этот человек чувствовал ответственность за каждую свинцовую букву.
Тут ведь не просто одно за другим. Здесь решался вопрос о том, быть или не быть гармонии.
Как видно, юноша это понял с ранних лет. Всякое отступление от правила воспринимал как личную неудачу.
Замес тут тот же, что у Коли и Срулика. Эти мальчики столько пережили, что им оставалось самое главное.
41.
Коля мог погибнуть еще раз. Впрочем, одного варианта оказалось достаточно.
Когда-то Азеф согласился, что Блинову не место в их организации, но из головы эту историю не выбросил.
Точно знал: скоро им придется встретиться опять.
Пока же посылал черные метки. Напоминал о том, что главные испытания впереди.