Добравшись в конце концов домой, я прямиком направилась в подвал — Бабе и Молли неслись вперед меня. Бабе забавно проскакала по лесенке на передних лапах, задними прыгая сразу через ступеньку, а Молли, стараясь первой попасть на земляной пол, одним прыжком перескочила последние четыре ступеньки; обе принялись азартно вынюхивать подвальных мышей. Я прошагала прямо к пыльному ящику и достала бутылку. Я покачала ее на руках и понесла наверх. На кухне я, покопавшись в ящиках, нашла штопор, открыла бутылку и налила немного «мерло» в бокал, прекрасный хрустальный бокал из уотерфордского сервиза, который Скотт купил на аукционе много лет назад. Потом сделала глоток. Потом еще глоток — долгий — и почувствовала знакомое тепло, сначала на корне языка и в горле, а потом глубоко в животе. Еще глоток — и тепло стало везде. Тепло и уют, которых мне так не хватало, вернулись после первых глотков. Они поддержали меня и утешили, как прежде.
Доброта — внутренняя доброта, которой я была лишена столько месяцев, — снова открылась мне. Холодным вечером в конце февраля я сидела на диване в гостиной рядом с моими милыми, милыми собачками, и допила бокал, и наполнила его снова. Я не выпила всю бутылку; нет, не всю. Мне было нужно всего два бокала этого божественного красного вина; я чувствовала себя так, словно выбралась на поверхность из темного подземелья и снова насыщаю кислородом застоявшуюся кровь.
Но, только посидев наконец над вином с Ребеккой, я поняла, как устала от питья в одиночку.
Пить все время в одиночку — ненормально. Этому учили в Хэзелдене.
Я и прежде знала, что Ребекке тоже одиноко. Ее дети начали ходить в школу по системе Монтессори, а с другими мамочками, насколько мне известно, она хоть и наладила отношения, у нее не было настоящей подруги, наперсницы.
В начале ноября у нас начинается короткое бабье лето, и Ребекка несколько раз возила мальчиков на реку порыбачить. Мне полюбились юные Бен и Лайам. Согласна, я с предубеждением отношусь к возмутительно ранним продуктам местной школы Монтессори. У них нет деления на классы, они не ведут счет в играх — видите ли, потому, что это может снизить их непомерно раздутую самооценку. Взрослые — не «учителя»; а «обучающие партнеры». И говорят, что даже четырехлетки называют учителей просто по имени. Думаю, теперь понятно, почему недавно одна девочка из Монтессори сказала мне в бакалее:
— Эй, Хильди, не берите мороженое; потолстеете.
Я знаю эту семью. Я недавно сдала им дом, так что я сложила руки, ожидая, что мама приструнит семилетнюю нахалку. Но мама улыбнулась херувимчику и ничего не сказала. Ребенок продолжил:
— Зачем покупать то, от чего толстеют?
Я снова уставилась на нее.
— Ну, Эшли, это прерогатива Хильди, — сказала мама.
— А что такое прерогатива? — спросила маленькая невежа.
Я открыла холодильник и схватила еще одну большую банку мороженого.
— Если не учите ее вести себя, — сказала я матери, — то оказываете девочке плохую услугу. Ей будет трудно, когда она вырастет.
Я повернулась уходить, когда мать сказала:
— Не думаю, что вы подаете блестящий пример, игнорируя мою дочь.
Тогда я вернулась к девчонке.
— Я взрослая, поэтому более уважительно будет назвать меня «миссис Гуд». И называть людей толстыми — грубо.
— О, нет! — воскликнула мама и понеслась прочь по проходу, таща за собой дочку. Девчонка оглянулась на меня, и я послала ей угрожающий взгляд. Это моя прерогатива.
А вот мальчики Ребекки всегда называли меня миссис Гуд и разговаривали, глядя мне в глаза. Ребекка не прочь была пошутить с мальчиками, однако всегда одергивала, стоило им хоть чуть-чуть отступить от уважительного поведения, и она терпеть не могла хныканья и жалоб. Например, однажды мы сидели у реки в креслах, глядя на рыбачащих мальчиков. Семилетнему Лайаму не попалось ничего.
— Мам, почему Бен поймал три, а я — ни одной?
— О, Лайам, — рассмеялась Ребекка. — Не хнычь. Сядь ближе к тому месту, где ловит Бен.
— Действительно, Лайам, посмотри: Бен сидит в тени, — сказала я. — Форель там прячется в жаркие дни.
— Правда?
— Да. И бросай крючок ближе к берегу; рыба держится под камнями.
Через несколько минут, вытащив первую рыбу, Лайам воскликнул:
— Ого! Спасибо за подсказку, миссис Гуд! — Он понес согнутую удочку с болтающейся на крючке форелью матери. Снять добычу с крючка мальчики всегда просили Ребекку или меня.
— Нельзя быть таким брезгливым, — пожурила его Ребекка. Потом сняла рыбу с крючка. — Теперь брось ее обратно. Давай.