— Ну ладно. Что на лодке?
Митя рассказал про то, как идет ремонт; дойдя до последних происшествий, он запнулся, но комдив так грозно и нетерпеливо хмыкнул, что пришлось рассказать. Комдив слушал, не перебивая, и только время от времени фыркал. Затем рассказал доверительно поразившую Митю новость: путем всяких дипломатических ухищрений Кондратьеву удалось склонить Селянина на мировую, но Горбунов от мировой отказался. А дальше произошло нечто совсем непредвиденное — Митя совсем забыл о только что принятом решении, и они с комдивом отвели-таки душу, обстоятельно и со вкусом обсудив характер, взгляды и семейные обстоятельства Виктора Горбунова.
Первым опомнился комдив.
— Ну ладно, — сказал он, протягивая руку. — Что это мы с тобой как две бабы…
И зашагал к «Онеге», оставив Туровцева в смутном ощущении, что он сделал нечто такое, чего делать не следовало.
Глава двадцать третья
На следующее утро у Горбунова окончательно пропал голос. Губы обметало. Гриша попытался удержать его в постели, но командир молча показал ему кукиш и стал делать зарядку. Единственное, что он разрешил — и то как великую милость, — забинтовать горло и смазать болячки цинковой мазью. В таком неавантажном виде он потащился на лодку, за столом сидел нахохлившись, чай казался ему холодным, и он загонял Границу.
После второго стакана командир заговорил. Одними губами — связки бездействовали.
— Вам задание, помощник.
— Есть, — сказал Митя.
Но командир опять замолчал и не разжал губ, пока помощник не догадался вынуть блокнот. Добившись своего, он зашептал:
— Послезавтра в девятнадцать ноль-ноль по ленинградскому радио выступают передовики ремонта Ждановский, Туляков, Савин, ответственный Туровцев. Двадцать минут: десять вам, остальным по три и три в периоде. Подготовьте текст, самую суть. Страница, напечатанная через два интервала, идет примерно две минуты. Все ясно?
«Еще бы не ясно, — подумал Митя, — не надо большого ума, чтоб догадаться, с какого румба дует ветер». А вслух сказал:
— Я не могу идти, я арестованный.
Горбунов усмехнулся.
— Ничего. Пойдете под конвоем.
— Виктор Иванович, — сказал Гриша, — я вам категорически запрещаю присутствовать при подъеме флага.
— Идите вы, доктор, знаете куда, — просипел Горбунов.
Он с трудом нагнулся и полез в центральный пост. Зайцев засмеялся, Ждановский вздохнул, а Митя позавидовал доктору.
Сразу же после подъема флага на лодку густо пошел посетитель.
Первым явился Саша Веретенников. В новой шинели из тонкого драпа, в новой фуражке с нахимовским козырьком, маленький, нарядный, заряженный весельем и энергией, как лейденская банка электричеством.
— Встать смирно! — скомандовал он, столкнувшись с Митей на трапе. — Играй большой сбор!
— Не вижу повода, — буркнул Митя. Он совсем не был расположен к шуткам.
— Щенок, — сказал Сашка. — Да ты знаешь, кто перед тобой?
— Некто Веретенников. Ну, здорово!
— Не «здорово», а «здравия желам». А кто такой Веретенников — знаешь?
— Тип.
— Молчи, сгною. Не тип, а командир пэ эль эм-бис двести тринадцать старший лейтенант Веретенников А.И.
Митя почесал в затылке.
— Тогда поздравляю…
— Можете. — Веретенников нагнул к себе Митю и поцеловал, обдав запахом пудры и одеколона «Магнолия». — Слушай, старпом, нет ли у тебя чего-нибудь такого антисептического?..
— Нашел у кого спрашивать. Живешь на базе…
— И-и, голубчик! Все это плюсквамперфектум. На базе сейчас институт благородных девиц. Из крепких напитков только чай.
— Что так?
— Весна. Период строгостей и перемен. Знаешь, как у нас: один старшина напился — весь флот без чарки. Опять же идет обследование, приехало из Москвы какое-то грозное начальство, на бригаде дым коромыслом, комбриг драит комдивов, комдивы нас, все злые как собаки. Хожу, как Диоген — слыхал про такого? — и ищу человека. Митька, будь хоть ты человеком… Я ж ведь не водки прошу. — Он замахал обеими руками.
— Чего же?
— Понимания. Сашка Веретенников — командир корабля! Занятно? Мне все чудится, что вот-вот люди одумаются и скажут: «Кто — Веретенников? Тот самый? Гнать в шею…» — Сашка радостно захохотал. — Митюша, ну можешь ты по-хорошему, от всего сердца позавидовать товарищу?
— Нет.
— Врешь. Ты что — не хочешь командовать кораблем?
— Хочу, но не умею.
— Ого! Ясно и достойно, в стиле Витьки Горбунова. Да, не повезло Виктору… Переходи ко мне, старпом. Я серьезно говорю. Имеешь шанс выйти в море. А при удаче — в люди.
— Нет уж, спасибо.
— Не хочешь? Одобряю. Виктор — это, брат, явление, он еще себя покажет. Слушай, старпом, — он понизил голос, хотя поблизости никого не было, — это факт, что Виктор набил морду какому-то интенданту?
— Не слыхал. Откуда такие сведения?
— Слухом земля полнится. Ты что темнишь? — вдруг закричал Саша. — Не доверяешь?
— Спроси у него сам. Ты зачем пришел? За пониманием?
— Лишь отчасти. Пришел я, понимаешь, по деликатному делу. Хочу позаимствовать у вас пушчонку.
— Что значит «позаимствовать»?
— Нас намечают в первый эшелон. А у меня откатное устройство заедает.
— Ясно, — сказал Митя. — Так бы и говорил с самого начала — раздевать пришел. Придется тебе иметь дело с командиром.
Горбунов любил Сашку, но поздоровался холодно, вероятно, догадался о цели визита. Он выслушал его, не перебивая, и даже после того, как Саша умолк, долго сидел с безучастным видом. Затем прошептал:
— Что же Левушка сам ко мне не пришел? Стесняется?
Услышав, что Лева Ратнер переведен на «щуку», Горбунов слегка оживился.
— Значит, я имею честь беседовать… — захрипел он, приподнимаясь.
— С командиром двести тринадцатой, — гаркнул Саша и приготовился целоваться.
Горбунов сел.
— Поздравляю. Хорошо начинаешь.
С этого момента он перестал замечать присутствие старшего лейтенанта Веретенникова.
— Скажите, пожалуйста, штурман, что у них там не ладится?
— Что-то с откатным устройством.
— Не могут отрегулировать?
— Вероятно, — сказал Митя, пряча улыбку.
— Надо сходить на двести тринадцатую и посмотреть, в чем там у них дело. В крайнем случае возьмем себе их пушку и отремонтируем.
— Товарищ командир, — уже всерьез взмолился Митя, — вы же знаете, что такое в нынешних условиях снимать и крепить орудие…