— Видишь ли, Шондип, — сказал он, — получив смертельную рану, человек еще не обязательно умирает. Я готов к любым испытаниям, и потому меня не страшит никакая правда!
И он стремительно вышел из комнаты. Я в недоумении смотрел ему вслед, как вдруг стук падающих на пол книг привлек мое внимание: Царица Пчела, обойдя меня стороной, взволнованными, быстрыми шагами направилась вслед за ним к выходу.
Поразительный человек этот Никхилеш! Он хорошо видит, что в его доме собирается гроза. Так почему же он не схватит меня за шиворот и не выбросит вон? Я знаю, он ждет, чтобы ему посоветовала сделать это Бимола, но, если она ему скажет, что их брак ошибка, он склонит голову и покорно согласится с ней. Он не в состояния понять, что самая большая ошибка — это признание своих ошибок. Идеализм расслабляет человека, и Никхил тому прекрасный пример, — другого такого человека я не встречал. Поразительный чудак! Вряд ли он годится в герои романа или драмы, не говоря уже о настоящей жизни. А Царица Пчела? Сегодня, кажется, она пережила глубокое потрясение. Она внезапно осознала, куда течение уносит ее. Теперь ей надо либо повернуть назад, либо продолжать свой путь, но уже с открытыми глазами. Возможно, она будет то стремиться вперед, то отступать. Но меня не беспокоит это. Когда загорается платье, то чем больше мечешься в испуге, тем сильнее полыхает пламя. Страх, который обуял Бимолу, только разожжет влечение ее сердца. Я видел еще не такое. Я помню, как вдова Кушум, дрожа от страха, прибежала и отдалась мне. А девушка-евразийка, жившая рядом с нами? Можно было подумать, что в один прекрасный день она в гневе растерзает меня. Однажды с криками: «Уходи, уходи!» — она с силою вытолкнула меня за дверь, но стоило мне перешагнуть порог, как она бросилась к моим ногам и, обхватив их, стала биться головой об пол, пока не потеряла со Знание. Я их хорошо знаю! Гнев, страх стыд, ненависть — все эти чувства, как горючее, разжигают огонь женских сердец, испепеляя их. Идеализм — единственное, что может погасить эти чувства. Женщинам он не свойствен. Они молятся, совершают покаяние, получают благословение у ног гуру с таким же постоянством, с каким мы ходим на службу, но идеализма не поймут никогда.
Больше я, пожалуй, не буду вести с ней таких разговоров. Лучше дам ей почитать несколько модных английских книжек. Пусть она постепенно поймет, что инстинкт имеет право на существование и уважительное отношение к нему считается «современным», стыдиться же его и возводить в добродетель аскетизм, наоборот, несовременно. Главное — уцепиться за какое-нибудь словечко, вроде «современный», — и все будет в порядке. Ведь ей необходимо покаяться, обратиться к гуру, выполнить положенный обряд, а идеализм для нее — пустой звук.
Как бы то ни было, но надо досмотреть пьесу до конца. К сожалению, не могу похвастаться, что я всего лишь зритель, который сидит в литерной ложе и время от времени аплодирует артистам. Сердце у меня неспокойно, нервы напряжены. Когда ночью я тушу свет и ложусь в постель, мою тихую комнату наполняют ласковые слова, робкие желания, нежные прикосновения. Проснувшись утром, я ощущаю трепетное волнение, а по жилам моим разливается музыка.
В гостиной на столе стояла двойная рамка с фотографиями Никхила и Царицы Пчелы. Ее карточку я вынул. Вчера я показал Царице Пчеле на пустое место и сказал:
— Кража была вызвана чьей-то скупостью, поэтому, грех за совершенное деяние падает равно и на вора и на скупого. Что вы скажете на это?
— Фотография была скверная, — заметила Царица Пчела, слегка улыбнувшись.
— Что же делать? Портрет — всегда только портрет. Придется довольствоваться таким.
Царица Пчела взяла какую-то книгу и начала ее перелистывать.
— Если вы недовольны, — продолжал я, — то я постараюсь как-нибудь восполнить нанесенный урон.
Сегодня я это сделал. Фотография была снята в ранней юности — лицо мое дышит молодостью, молода и душа. Тогда у меня еще сохранялись кое-какие иллюзии относительно этого мира, да и будущего. Вера вводит людей в заблуждение, но у нее есть одно большое достоинство: она придает чертам лица одухотворенное выражение.
Рядом с портретом Никхила теперь стоит мой портрет. Ведь мы старые друзья!
РАССКАЗ НИКXИЛЕША
Прежде я мало интересовался собой. Теперь же нередко гляжу на себя со стороны и стараюсь представить, каким видит меня Бимола. Какая скорбно-торжественная фигура представляется, наверно, ее взору. И все это — моя привычка чересчур серьезно относиться ко всему на свете.
А этого не следует делать. Гораздо лучше шагать по жизни смеясь, чем орошая ее слезами. Ведь только так, в сущности, и можно продолжать жить. Мы только потому и можем наслаждаться едой и сном, что умеем, словно от призраков, отмахиваться от большинства невзгод, стерегущих нас и дома и в мире. Если бы хоть на одно мгновение мы признали всю серьезность их — разве сохранились бы у нас аппетит и сон?