С улыбкой я приму
слепой судьбы удар,
Пусть в сердце мне
течет несущий смерть нектар».
— Дело в том, Никхил, что сейчас уже нас не остановишь. Мы не можем долее оставаться в рамках возможного и мчимся по пути к невозможному:
О те, кто хочет вновь
к себе меня вернуть!
Вам счастья смысл
понять дано ль когда-нибудь?
Не прям — извилист путь,
он вдаль меня зовет.
Добро и прямота —
пусть прахом все пойдет!
Мне показалось, муж хочет что-то возразить. Но он ничего не сказал и медленно вышел из комнаты.
Вихрь, налетевший на нашу страну, заставил зазвучать какие-то нотки и в моем сердце. Приближается колесница бога моей судьбы, и день и ночь я слышу скрип ее колес и трепещу в ожидании. Мне все кажется, что со мной вот-вот случится что-то необычайное, за что я не могу быть в ответе. Грех ли это? Ведь дверь оттуда, где царствует добро и зло, порицание и раскаяние, сочувствие и лицемерие, сама открылась передо мной. Я никогда не хотела этого, не ждала, но... окиньте взором всю мою жизнь, и вы убедитесь — я не виновата. Когда наступил час воздаяния, передо мной явился не тот бог, которому я так долго и самозабвенно молилась. Моя очнувшаяся от оцепенения родина восторженными кликами «Банде Матарам» приветствовала свое еще не осознанное будущее. И в моей душе все так же пело и ликовало: «Приди! О таинственный загадочный, властный незнакомец, приди!»
Голос моей родины удивительно сливался с голосом моей души.
Однажды поздно ночью я тихонько встала и вышла па крышу. За оградой нашего сада расстилались поля зреющего риса. С северной стороны сквозь просветы рощи, расположенной за деревней, виднелась река, на другом ее берегу темнела полоса леса, и мне чудилось, будто в утробе безбрежной ночи все дремлет, утратив ясные очертания, подобно зародышу какого-то будущего творения. Я видела перед собой мою родину. Она была женщиной, подобно мне, полной ожидания, бросившей место у домашнего очага; едва заслышав зов его — таинственного незнакомца, она не раздумывала, куда он зовет ее, она даже не успела зажечь светильник, устремляясь вперед во тьму. О, я знаю, как откликается на этот зов вся душа ее, как вздымается ее грудь, какое чувство испытывает она, приближаясь к нему. Ей казалось, что она уже достигла цели! Она найдет его даже с завязанными глазами! Нет, она не мать. Она не слышит плача голодных детей, который несется ей вслед, она не думает о домашней работе и очаге, в котором ей надо развести огонь. Она возлюбленная. Она — родина наших вайшнавов[34]. Она покинула дом и забыла о своих обязанностях. Странное непостижимое желание влечет ее вперед. Куда? Зачем? Не все ли равно!
В ту ночь столь же страстное желание охватило и меня. Я тоже покинула свой дом и сбилась с пути. Я не вижу своей цели, не знаю, как достигну ее. Мной владеют два чувства — желание и нетерпение. Несчастная заблудшая душа! Остановись! Ночь пройдет, и займется заря, а ты не найдешь пути обратно. Но зачем возвращаться? Остается ведь еще смерть. Если Духу Тьмы, чья флейта звучит в ночи, угодно погубить меня, к чему беспокоиться о будущем? Когда тьма поглотит меня, исчезнет все, ничего не будет — ни меня, ни добра и зла, ни смеха и слез. Ничего!
В те дни машина времени Бенгалии работала на полный ход. Все, что было недоступным раньше, сделалось простым. Казалось, ничто не могло предотвратить проникновение новых веяний даже в наш далекий уголок. Однако мы долго не поддавались этому настроению. Главной причиной был мой муж. Он не хотел оказывать давление на кого бы то ни было. Истинными патриотами он считал тех, кто готов принести жертву ради блага родины. Тех же, кто насильно требует жертв от других, он называл врагами родины и говорил, что, подрубая корень свободы, они надеются оживить ее орошением.
Но после того, как Шондип-бабу поселился у нас, а его приверженцы наводнили округу и стали выступать с речами на ярмарках и базарах, волны возбуждения докатились и до нас. К Шондипу присоединилась группа местных юношей. Среди них были и такие, которые до этого, но общему мнению, только позорили свою деревню, теперь же они горели благородным энтузиазмом, и пламя его очистило их внутренне и внешне. Да это и понятно, когда над страной веет чистый ветер большой радости и надежды, он сметает прочь весь сор и отбросы. Когда в стране царят мрак и уныние, человеку трудно быть здоровым, чистым и правдивым.
И вот тогда все обратили внимание на то, что во владениях моего мужа еще не запрещены иноземные соль, сахар, ткани. Даже служащие мужа стали смущаться и стыдиться этого. А ведь совсем недавно, когда муж стал закупать для дома и деревни товары местного производства, все от мала до велика, кто явно, а кто втихомолку, посмеивались над ним. Пока свадеши не стало пашей национальной гордостью, мы относились к этому движению свысока. Правда, муж и теперь еще точит карандаш индийского производства того же производства перочинным ножиком, пишет тростниковой ручкой, пьет воду из медного кувшина и занимается вечером при светильнике. По эти его вялые никчемные уступки свадеши не встречали у пас никакого сочувствия. Наоборот, я не раз испытывала стыд за убогую обстановку гостиной мужа, в особенности когда он принимал почетных гостей, вроде судьи.