— У меня старшая дочь уж на выданье... Да и похоронный обряд по жене без этого не справишь.
— Если на твоей душе и был какой-нибудь грех, то ты уже давно искупил его своими страданиями.
— Так-то оно так, — наивно согласился Пончу. — Ведь я уже продал часть участка, чтобы оплатить расходы на врача, а остальное все заложил. Но пока я не заплачу брахманам и не угощу их как следует, они от меня не отстанут.
Спорить с ним не имело никакого смысла. Когда же настанет время очистительных обрядов, думал я, для тех брахманов, которые могут требовать подобных приношений?
Пончу, который и так всегда находился на грани нищеты, после болезни и похорон жены оказался ввергнутым в самую пучину ее. В отчаянных поисках утешения он повадился слушать проповеди самоотречения одного саньяси и настолько проникся его философией, что забыл про своих голодных детей. Он внушил себе мысль, что все на свете суета сует и что счастье и несчастье одинаково иллюзорны. Кончилось тем, что однажды ночью он бросил в полуразвалившейся хижине своих детей и сам отправился странствовать.
Я ничего об этом не знал, потому что как раз в это время светлые силы и силы преисподней вели в моей душе страшную борьбу. Не знал я и того, что Чондронатх- бабу взял детей Пончу к себе и заботился о них, несмотря на то, что после отъезда сына в Рангун жил один, и несмотря на то, что школа отнимала у него почти все время.
Прошел месяц, и как-то рано утром Пончу снова появился в деревне. Его аскетический пыл сильно поостыл за это время. Старшие дети — мальчик и девочка — уселись у его ног на земле и настойчиво спрашивали, куда он ходил. Младший сынишка вскарабкался к нему на колени, а вторая девочка забралась на спину и крепко обхватила его за шею. Все дружно плакали.
— О господин, — с трудом произнес наконец Пончу, обращаясь к учителю, — я не в силах кормить их два раза в день, а бросить их тоже не могу. За что мне такое наказание? Какой я совершил грех?
За это время его скромные торговые связи оборвались, и восстановить их он не смог. Он продолжал жить в доме учителя, приютившего его в первые дни, и не заикался о том, чтобы переселиться в свой дом. Наконец учитель сказал ему:
— Отправляйся-ка ты, Пончу, к себе, иначе твоя хижина окончательно развалится. Я дам тебе немного денег в долг, ты начнешь понемногу торговать и со временем расплатишься со мной.
Пончу слегка расстроился. На свете нет милосердия, думалось ему. А когда учитель взял с него расписку в получении денег, он решил, что невелика цена благодеянию, за которое придется рассчитываться.
Но не в характере учителя было выступать в роли благодетеля и делать человека морально обязанным себе. Он утверждал:
— Если человек теряет уважение к себе, он погибает.
После того как Пончу взял деньги под расписку, в поклонах его сильно поубавилось почтительности, а брать прах от ног учителя он и вовсе перестал. Учитель в душе посмеивался — он проживет и без поклонов.
— Я признаю лишь отношения, основанные на взаимном уважении, — говорил он. — Чрезмерное поклонение только портит их.
Пончу накупил дхоти, сари, теплых тканей и стал продавать их в ближайших деревнях. Правда деньгами ему платили редко, но он мог продавать полученный рис, джут и другие сельские продукты, и это давало ему возможность существовать и даже откладывать деньги на уплату долга. Через два месяца часть долга учителю он погасил. По мере того как сокращалась сумма долга, сокращалось и число поклонов. Должно быть, Пончу решил, что ошибся, считая господина учителя своим гуру. «И этот человек не прочь нажиться», — думал он.
Так обстояло дело с Пончу, когда на него обрушился поток свадеши.
Шли каникулы, и молодежь из нашей и соседней деревни, учившаяся в школах и колледжах Калькутты, вернулась домой. Некоторые юноши в избытке усердия бросили занятия вообще и, сделав Шондипа своим вождем, увлеклись пропагандой свадеши. Многие из них закончили мою бесплатную школу, других я обеспечивал стипендией для занятий в Калькутте. И вот однажды они гурьбой явились ко мне.
— С нашего шукшаорского рынка, — заявили они, — должны быть изъяты английская пряжа, теплые ткани и другие товары.
— Я не могу этого сделать, — ответил я.
— Почему? Вы боитесь убытков? ядовито спросил кто-то из них.
Я понимал, что этот вопрос был задан только для того, чтобы оскорбить меня.
— Убытки понесу не я, — пришлось мне ответить, — а мелкие торговцы, в большинстве своем люди бедные, и их покупатели.
Но тут в разговор вмешался учитель, присутствовавший при этом.
— Конечно, убытки понесет он, а не вы, — сказал он.