С этими словами Шондип стремительно выбежал из комнаты. Учитель с улыбкой посмотрел на меня и сказал:
— А знаешь, Никхил, Шондип не атеист, он — последователь иной религии. Он словно лупа на ущербе. Называется луной, а на самом деле — месяц.
— Потому-то, — ответил я, — хоть мы с ним расходимся во взглядах, но душой я тянусь к нему. И я не могу не уважать его, несмотря на то, что он принес мне много горя и, может, принесет еще больше.
— Я догадываюсь об этом, — сказал учитель, — сначала я долго удивлялся, как ты можешь терпеть Шондипа. Иногда у меня даже закрадывалось подозрение — не слабость ли это с твоей стороны? Теперь же я вижу, что хоть у вас нет единства в суждениях, но вы понимаете друг друга. Нет рифмы, но ритм один.
— Кажется, в данном случае судьба решила написать поэму «Потерянный рай» белыми стихами, — заметил я шутливо в тон ему. — И друзья с подходящими рифмами оказались бы здесь не на месте.
— Но что же нам делать с Пончу? — вернулся учитель к прежней теме.
— Вы говорите, что заминдар хочет согнать Пончу с земли, которая принадлежала еще его предкам. А что, если я куплю эту землю и оставлю на ней Пончу как своего арендатора?
— А кто уплатит штраф в сто рупий?
— С кого же он сможет требовать этот штраф? Земля- то будет принадлежать мне.
— А сожженный товар?
— Я достану ему новый. Став моим арендатором, он сможет продавать все, что захочет. Хотел бы я видеть, кто осмелится ему помешать.
— Господин, — вмешался Пончу, сложив в мольбе руки, — боюсь я этого, Когда господа дерутся, все хищники тут как тут, начиная с полицейского инспектора и кончая судьей. Всем есть на что поглазеть. Ну, а если надо кого пристукнуть — тут и я под рукой.
— Почему? Что они могут тебе сделать?
— Подожгут мой дом вместе с детьми и вообще...
— Хорошо, твои дети проведут несколько дней в моем доме, — сказал учитель, — ты не бойся. Иди к себе домой и торгуй всем, чем хочешь, никто не посмеет тебя тронуть. Я не допущу, чтоб ты мирился с несправедливостью. Чем больше тащишь, тем больше на тебя наваливают.
В тот же день я купил землю Пончу и вступил официально в ее владение. Тут-то и начались неприятности.
Наследство досталось Пончу от деда со стороны матери. Все прекрасно знали, что он был его единственным наследником. И вдруг, откуда ни возьмись, явилась какая- то тетка и водворилась в доме Пончу со своими узлами, четками и взрослой вдовой-племянницей, заявив, что имеет право до конца жизни пользоваться частью его имущества. Пораженный Пончу заявил, что его тетка давно умерла. «Так то была первая жена, — услышал он в ответ. — По-твоему у него второй быть не могло, что ли?»
Однако дядя умер значительно раньше тетки и потому вряд ли имел возможность взять себе другую жену, Против этого возражений не было, однако Пончу сообщили, что никто и не утверждает, будто дядя женился после смерти жены, нет, женился он еще при ее жизни. Только вторая жена, опасаясь семейных раздоров, оставалась в доме отца. После смерти мужа она, будучи женщиной благочестивой, отправилась в Вриндаван, где предавалась посту и молитве, и сейчас вот возвращается оттуда. Все это прекрасно известно служащим заминдара Кунду, возможно, знают о том и некоторые его арендаторы, — и если заминдар как следует прикрикнет, так, наверно, найдутся и такие, что пировали на свадьбе дяди.
В тот день я до полудня был поглощен распутыванием дела Пончу. Неожиданно меня позвали в онтохпур. Я очень удивился:
— Кто зовет?
— Рани-ма, — последовал ответ.
— Боро-рани-ма?
— Нет, чхото-рани-ма.
Чхото-рани! Кажется, прошла вечность с тех пор, как она последний раз звала меня. Оставив всех в кабинете, я отправился в онтохпур. Удивление мое возросло еще больше, когда я увидел в спальне Бимолу, совершенно очевидно принарядившуюся для встречи со мной. Сама комната, ставшая последнее время холодной, нежилой, чем-то напоминала сегодня нашу былую уютную спальню.
Я молча стоял и вопросительно смотрел на Бимолу. Она немного покраснела и быстро заговорила, нервно теребя браслет на левой руке:
— Во всей Бенгалии только на нашем рынке продают английские товары. Разве это правильно?
— А что ты считаешь правильным? — спросил я.
— Приказать выбросить иноземные товары.
— Но ведь они не мои.
— Зато рынок твой.
— Я бы сказал, что рынок принадлежит тем, кто па нем торгует.
— Так пусть они торгуют товарами местного производства.
— Я был бы очень этому рад. А если они не захотят?