Пришло на мой адрес письмо, написанное красными чернилами, со списками заминдаров-предателей, чьи владения были сожжены. «Священный огонь, — говорилось в письме, — призван выполнять свою очистительную миссию. Есть силы, которые следят за тем, чтобы недостойные сыны отчизны не обременяли ее лона». Подпись: «Смиренный обитатель материнского лона Шриомбикачорон Гупто».
Я догадывался, что все это сочинения местных студентов. Нескольких из них я вызвал и показал письмо. Бакалавр многозначительно сказал мне:
— Мы тоже слышали, что организовалась группа отчаянных, для которых ничего не стоит устранить любое препятствие, мешающее успеху свадеши.
— Если хоть один человек пострадает от их бессмысленной жестокости — это будет страшным поражением для всей страны, — ответил я.
— Я вас не понимаю, — возразил магистр исторических наук.
— Страх привел нашу страну на край пропасти — сначала страх перед богами, затем перед полицией. А теперь вы хотите во имя свободы заменить устаревшее пугало новым. Если вы думаете прийти к победе, угнетая и запугивая слабых, помните, что вам никогда не удастся согнуть тех, кто действительно любит родину, — сказал я.
— А скажите, есть ли такие страны, где подчинение власти не основывалось бы на страхе? — не унимался магистр.
— В любой стране степень свободы, — сказал я, — находится в прямой зависимости от того, как далеко простирается страх, на котором основывается власть. Там, где она вселяет страх только в бандитов, воров и проходимцев, правительство имеет право сказать, что оно стремится к освобождению человека от насилия со стороны другого. Там же, где под угрозой наказания предписывается, что человек должен надевать, где покупать товары, что есть и с кем садиться за один стол, — попирается свобода воли и в самом корне убивается чувство человеческого достоинства.
— Но разве в других странах не существует насилия над личностью? — настаивал магистр.
— Отрицать этого не станет никто, — сказал я. — Степень уничижения человека как личности в той или иной стране определяется именно степенью его закабаления.
— Значит, кабала — естественное состояние человека, его неотъемлемая природа, — вмешался магистр.
— Шонднп-бабу очень хорошо объяснил нам все это на примере, — вступил в разговор бакалавр. — У ваших соседей-заминдаров, Хориша Кунду и Чоккроборти, все владения выметены под метелку, там теперь невозможно достать и горсти иноземной соли. А почему? Да потому, что они правят железной рукой. Самое страшное несчастье для тех, кто по природе своей раб, остаться без хозяина.
— Я знаю один такой случай, — вмешался провалившийся на экзамене претендент на бакалавра. — У Чоккроборти был арендатор из касты писцов. Человек он был упрямый и ни за что не хотел подчиниться Чоккроборти. Против него возбудили судебное дело. И в конце концов он совсем разорился. После того как его семья просидела несколько дней без еды, он решил продать серебряные украшения жены — последнее, что у него осталось. Но из страха перед заминдаром никто не осмелился купить их. Управляющий Чоккроборти предложил бедняку пять рупий за драгоценности, хотя они стоили по меньшей мере тридцать. Чтобы не умереть с голоду, ему пришлось согласиться на эти пять рупий. Как только ценности оказались в руках управляющего, тот заявил, что зачтет эти пять рупий при очередном взносе арендной платы. Узнав об этом, мы сказали Шондипу-бабу, что объявим бойкот Чоккроборти и его управляющему. Шондип-бабу ответил, что если мы будем так отталкивать всех живых людей, то продолжать работу нам придется с мертвецами, ожидающими сожжения на берегу реки. Люди живые знают, чего хотят, и умеют настаивать на своих желаниях, говорил он. Они рождены повелевать. Те же, кто не умеет добиваться своего, должны либо подчиняться им, либо умереть по их повелению. Шондип-бабу сравнил с вами Чоккроборти и Хориша Кунду и сказал: «Сейчас во владениях Чоккроборти нет ни одного человека, который посмел бы хоть слово сказать против свадеши, а вот Никхилеш, сколько бы он ни старался, насадить у себя свадеши не сможет».
— Я хочу насадить у себя нечто более значительное и прекрасное, чем свадеши, — ответил я, — поэтому и не могу поддерживать свадеши. Я не хочу иметь дело с сухими бревнами, мне нужны живые деревья; вырастить их потребуется время.