— У меня правда нет времени.
Шондип помрачнел, нахмурился и вышел. Расстроенный Омулло заметил:
— Царица-диди, Шондип-бабу очень рассердился.
— У него нет ни права, ни основания сердиться, — ответила я с сердцем. — Я хочу сказать тебе еще одну только вещь, Омулло. Ни за что на свете ты не должен говорить Шондипу-бабу о продаже моих украшений.
— Хорошо, я не скажу.
— В таком случае не задерживайся больше, поезжай сегодня ночным поездом.
Я вышла вместе с Омулло из комнаты. На веранде стоял Шондип. Я поняла: он подстерегает Омулло. Нужно было отвлечь его.
— Шондип-бабу, что вы хотели мне сказать? — спросила я.
— О, так, ничего особенного — пустяки... Раз вы заняты...
— Несколько минут у меня найдется.
Тем временем Омулло ушел. Войдя в комнату, Шондип сразу же спросил меня:
— Что это за шкатулку нес Омулло?
Ага, значит ничто не укрылось от его зорких глаз!
— Если бы я могла сказать вам, что это за шкатулка, то передала бы ее Омулло при вас, — ответила я сухо.
— А вы думаете, Омулло мне не скажет?
— Нет, не скажет.
Шондип больше не мог скрывать своего гнева.
— Вы рассчитываете взять надо мною верх? Не получится! — крикнул он. — Омулло! Да он сочтет за счастье умереть у меня под ногами! А вы собираетесь подчинить его себе. Не бывать тому, пока я жив!
О слабость, слабость! Шондип наконец понял, что он слабее меня. Этим-то и объясняется яростная вспышка его гнева. Он понял: его сила ничто перед моей волей, достаточно одного моего взгляда, чтобы рухнули стены самых прочных его бастионов. Этим объясняется его бахвальство и пустые угрозы.
Я ничего не ответила и презрительно улыбнулась. Наконец-то я оказалась выше его. Во что бы то ни стало я должна сохранить за собой эту выгодную позицию и но спускаться больше вниз Пусть хотя бы эта капля собственного достоинства сохранится в потоке унижения, захлестнувшем меня.
— Я знаю, — помолчав, сказал Шондип, — это была шкатулка с вашими драгоценностями.
— Вы можете думать что хотите, я ничего не скажу.
— Значит, вы доверяете Омулло больше, чем мне? А знаете ли вы, что этот мальчишка всего лишь тень моей тени, эхо моего эха? Что без меня — он ничто, пустое место?
— Когда он перестает быть вашим эхом — он становится просто Омулло, и тогда я доверяю ему больше, чем вашему эху.
— Не забывайте, что вы обещали отдать все свои украшения мне, чтобы положить их к ногам пашей Матери-Родины! В сущности, вы уже принесли их в дар.
— Те украшения, которые богам будет угодно оставить мне, я принесу им в дар. Но я не могу отдать им похищенные у меня драгоценности.
— Не думайте, что вам удастся отвертеться. Сейчас нам не до смеха. Вот когда мы выполним то, что должны, можете обратиться к своим женским уловкам и капризам — тогда и я с удовольствием присоединюсь к вашей игре.
С тех пор как я похитила деньги мужа и передала их Шондипу, мелодия, звучавшая в наших сердцах, оборвалась. Я перестала быть тем интересным объектом, на котором можно отлично продемонстрировать свое могущество. Глупо целиться в мишень, которая находится у вас в руках. Сегодня Шондип перестал быть героем в моих глазах, и я стала явственно различать сварливые, грубые нотки в его голосе.
Шондип поднял на меня горящие глаза, и, по мере того как он смотрел, они разгорались все ярче и ярче, словно жар полуденного неба. Он ерзал на стуле. Казалось, что вот-вот он вскочит с места и бросится ко мне. Я почувствовала, что силы оставляют меня, сердце бешено стучало, в ушах звенело. Я поняла, что если не уйду сейчас же, то уж не смогу подняться и покинуть комнату. Я заставила себя встать и быстрыми шагами направилась к двери. Почти задыхаясь, Шондип прохрипел:
— Куда вы, Царица?
В один миг он очутился рядом, готовый схватить меня.
Но за дверью послышались шаги, и Шондип так же быстро отскочил и опять сел в кресло. Я остановилась возле полки с книгами, невидящими глазами всматриваясь в их названия.
Не успел муж войти в комнату, как Шондип заговорил:
— У тебя нет Броунинга, Никхил? Я как раз рассказывал Царице Пчеле о пашем университетском клубе. Ты помнишь спор между четырьмя нашими товарищами о переводе Броунинга? Неужели забыл? Вот, послушай:
She should never have looked at me,
If she meant I should not love her!
There are plenty... men you call such,
I suppose... she may discover
All her soul to, if she pleases,
And jet leave much as she found them;
But I’m not so, and she knew it
When she fixed me, glancing round them[47].
47
Цитируется отрывок из стихотворения англииского поэта Роберта Броунинга (1812—1889)—«Кристина»