— Шондип-бабу, меня просто поражает, как вы можете столько времени говорить без всякой передышки. Вы что, выучиваете свои речи наизусть заранее?
Лицо Шондипа мгновенно покраснело от злости.
— Я слышала, что профессиональные ораторы всегда имеют при себе тетрадки с речами на все случаи жизни. У вас тоже есть такая тетрадка?
— Всевышний щедро наделил вас, женщин, кокетством, — процедил сквозь зубы Шондип. — Кроме того, в вашем распоряжении имеются портные, ювелиры и так далее. Однако не думайте, что и мы, мужчины, так уж беспомощны...
— Загляните-ка лучше в свою тетрадку, Шондип-бабу. По-моему, вы забыли слова и все перепутали. Это случается... когда вызубриваешь что-нибудь наизусть.
Шондип не выдержал:
— Вы, вы смеете меня оскорблять! — загремел он. — Да ведь я вижу вас насквозь! Вы...
Больше он ничего не мог вымолвить.
Шондип подобен чародею, который лишается сил в тот момент, когда перестают действовать его чары. Властелин превратился в неотесанного мужлана. О, сколь радостно быть свидетельницей его пораженья! Чем грубее и резче становились его слова, тем сильнее заливала меня волна радости. Удав разжал свои кольца, и я получила свободу! Спасена! Будьте грубы, оскорбляйте меня, — в этом проявляется ваша подлинная натура, только прошу вас, не пойте мне хвалебных песнопений — в них ложь.
В эту минуту в комнату вошел муж. Шондип не сумел, как обычно, мгновенно овладеть собой, и несколько секунд муж в изумлении смотрел па него. Случись это несколько дней тому назад, я сгорела бы со стыда, сегодня же я радовалась. Мне было все равно, что может подумать муж, — я хотела раз и навсегда покончить со своим ослабевшим противником.
Видя, что мы оба натянуто молчим, муж помедлил немного и сел в кресло.
— Я искал тебя, Шондип, — начал он, — и мне сказали, что ты здесь.
— Да, я здесь. Царица Пчела еще утром вызвала меня, — сказал Шондип, отчеканивая каждое слово. — И я, скромный труженик улья, по ее приказу бросил все и явился сюда.
— Завтра я еду в Калькутту. Ты поедешь со мной.
— Почему? — возразил Шондип. — Разве я вхожу в твою свиту?
— Ладно, будем считать, что в Калькутту едешь ты, а я сопровождаю тебя, — ответил муж.
— Мне нечего делать в Калькутте.
— Поэтому-то тебе и нужно ехать туда. Здесь у тебя слишком много дел.
— Я не двинусь с места.
— Тогда тебя сдвинут.
— Насильно?
— Да, насильно.
— Ладно, в таком случае придется ехать. Но ведь мир не исчерпывается Калькуттой и твоими поместьями. На карте есть и другие места.
— Судя по твоему поведению, трудно было поверить, что на свете есть иные места, кроме моих владений.
Шондип встал.
— Человек порой оказывается в таком положении, когда весь мир заключается для него в маленьком клочке земли, — сказал он. — Я, например, познал вселенную, не выходя из твоей гостиной, вот почему я так засиделся здесь. — Зятем он повернулся ко мне: — Царица Пчела, никто, кроме вас, не поймет меня, возможно, не поймете и вы. Низко кланяюсь вам. Я ухожу, унося в сердце преклонение перед вами. С тех пор как я увидел вас, мой лозунг изменился. Теперь уж я не говорю: «Привет матери», а «Привет возлюбленной» и «Привет волшебнице»! Мать охраняет нас от гибели, возлюбленная же толкает к ней, но и гибель от ее руки прекрасна. Это вы заставили меня услышать звон запястий танцующей смерти. Это вы заставили меня, своего преданного слугу, новыми глазами взглянуть на нашу родину Бенгалию, «многоводную, плодородную, овеваемую прохладным ветерком»[55]. О, у вас нет жалости! Идите, волшебница, принесите чашу с ядом, и я осушу ее, для того ли, чтобы умереть мучительной смертью, для того ли, чтобы победить смерть и жить в веках.
— Да, — продолжал он, — времена царствования Матери миновали. Любимая! Истина, справедливость, само небо — ничто перед вами! Долг, обязанности превратились в пустой звук, оковы законов и правил упали с меня. Любимая! Я мог бы предать огню весь мир, кроме того клочка земли, на которой ступала ваша изящная ножка, и исполнить неистовый танец на пепле пожарища. Благородные люди, хорошие люди! Они хотят всем делать добро, словно это и есть истина. Нет, нет! Истиной владею лишь я один, эта истина в вас. Я склоняюсь перед вами. Страсть к вам сделала меня жестоким, а преклонение перед вами зажгло во мне огонь разрушения. Я не праведник! Я не верю ни во что! Для меня на земле нет ничего святого. Я почитаю лишь ее одну — ту, что стала для меня выше всего на свете!
55