Крориго Нату почти до самой груди растворил бородатый рот и захохотал, лицом и всем туловищем показывая, что понял шутку и оценил ее.
— Ну и как, нашел? А? О-хо-хо… Ну, удалец! Весь в отца! Нашел сердце у нафа? А, юноша?
Хоггроги, еще больше покрасневший, неопределенно мотнул головой и вздохнул, Ведди Малый ответил за него:
— Нет, так и осталось загадкой. Побрезговали мы в той слизи ковыряться, которая от нафа натекла… Ну что, ваши юные сиятельства? Вы еще здесь? Ступайте, у нас тут разговоров до самого обеда. Идите, идите… Вы не против, князь?
— Нисколько. Я был бы против этого, только усомнившись в благородстве маркизов Короны, но до этого, хвала богам, покамест, очень далеко. Однако, я хотел бы… э-э… пусть Амиру сопровождают обе ее подружки?.. Они также из рода вождей и своим присутствием не запятнают…
— Пусть сопровождают, конечно же, а мы продолжим.
Взрослые остались в тронном зале, сидя уже, без церемоний, обсуждать непростые междусоседские вопросы, а Хоггроги и Амира охотно отправились гулять по окрестностям, как это и было им велено. Ведди Малый успел шепнуть сенешалю, тот дворецкому — двое пажей отделились от толпы придворных и составили его юному сиятельству крохотную, но равноценную свиту. Хоггроги и Амира двигались впереди, остальные четверо чуть сзади.
Юность — это юность, в какие обычаи и одежды ее ни обряжай: получаса не прошло, как натянутая и осторожная тишина в обеих половинках свиты сменилась смехом, звонкими голосами, юноши растопыривали локти, как бы ненароком касаясь ими девичьих локотков, без нужды клацали в ножнах узкими парадными мечами, девушки расчетливо краснели, хлопали ресницами, розовыми пальчиками теребили самоцветы на рукоятях изящных поясных кинжалов…
Тем не менее, две маленькие ватажки молодых людей умели блюсти сословные обычаи и делали это непринужденно: княжна и юный маркиз шли и общались отдельно, а их смешанная свита — отдельно.
— А у тебя есть зверинец?
— Зверинец? — Хоггроги недоуменно переспросил, но тотчас сам догадался, что имеет в виду Амира. — Нет, конечно же нет. Мой отец… и мой дед, и все предки считают… считали… Одним словом, на зверей можно охотиться, воевать с ними, а лишать их свободы — нельзя, грех.
— А людей, стало быть, можно лишать свободы? Людей, Хогги? У вас же есть темницы? И в рабство людей продаете?
— При чем здесь темницы? Человек ведь не зверь: надо сначала разобрать его вину, выяснить ее, а потом уже казнить. Для того и узилище, чтобы ошибок не наделать поспешными решениями. Не виноват — отпусти. Звери же — в чем виноваты? А рабство… Это не совсем то, что зверинец.
— Как это — не совсем то?
— Ну, не знаю я, не задумывался. А у вас, у сурогов, что, рабов нет?
— Есть. Но у нас и зверинцы есть. Там и горули, и волки, и рапторы… Одно время отец даже цуцыря держал. Но я тогда маленькая была, ничего не помню, только по рассказам. Рапторы летом живут, а к зиме дохнут, как их не согревай…
— Цуцыря?
— Да. Но тот однажды проломил ограду — видимо, заклинания ослабли — и сбежал. И еще пятерых стражников убил, а одного из них сожрал. Сбежал — и не поймали. А почему ты все время: отец, отец… дед… прадед…
Хоггроги опять удивился вопросу.
— Как это?.. Что ты имеешь в виду, поясни?
— Ну, чуть что: «Отец так сказал, у предков так принято… с деда началось…» Ты что, сам не можешь думать и действовать, без оглядки на предков?
Хоггроги раскрыл было рот, но вспомнил, как в таких случаях ведет себя Ведди Малый и поразмыслил, прежде чем ответить.
— Могу. Но не хочу.
— Понятно.
Хоггроги повернул голову, слегка ее наклонив, и заглянул прямо в синие глаза своей спутницы.
— Что тебе понятно? Ты сама — умеешь, можешь, хочешь поступать вопреки предкам, поперек воли отца и матери?
— Мама умерла два года назад, во время родов. Да, представь себе, могу и умею. Иногда — хочу. А у тебя конопушки.
Хоггроги потер нос и щеки.
— Матушка уверяет, что лет через пятьдесят сойдут. Они — что, плохие?
— М-м… У сурогов я такие редко видела, только у пленных чужаков. Но тебе идут. А правда говорят, что у меня косы слишком тонкие?
— Тонкие? По-моему, у тебя замечательные косы, а если их расплести, да собрать в одну — так и вообще…
— Что — вообще?
— Ну, станут толще… в девять раз. И они у тебя невероятно черные!
— Они — что, плохие? — Амира совершенно явственным образом передразнила юного маркиза и засмеялась. Голосок ее был чист и ярок, а глаза у нее такие ясные…
— Нет! Очень… хорошие, красивые.
— Тогда знай, что если все их сплести в одну, то станет она толще не в девять раз, а в три.
— Почему? — поторопился спросить Хоггроги, но спохватился и стал не красным, а багровым от стыда. — А, знаю, знаю, точно! Мне жрецы рассказывали про это правило, да я забыл. Но все равно, они и такие — очень красивые… Вот, смотри: мы на самом высоком месте в округе. У вас, наверное, тоже донжон высокий?
Хоггроги и Амира взошли на верхнюю площадку башни замка и теперь стояли, держась за деревянные поручни, озирали окрестности. Девушки из свиты Амиры испуганно хихикали позади, но сама Амира не выказывала ни малейших признаков страха.
— Локтей в сто пять?
— Сто двенадцать, если точнее. У меня с прошлого года свой замок, отсюда неподалеку, там донжон гораздо ниже этого: он от макушки до земли — восемьдесят пять локтей. Тоже неплохо. Но я здесь предпочитаю жить… А должен там.
— Нет, у нас дома ничего подобного нет, мы не любим высоких строений. Скажи своим друзьям, чтобы они умерили молодецкую прыть и не были столь назойливы в знаках внимания, оказываемых моим спутницам.
Бедный Хоггроги, воодушевленный амурными успехами молодых пажей, за которыми он искоса наблюдал, только-только собирался придвинуться поближе к Амире, чтобы… уберечь ее от боязни высоты… или, там, загородить от ветра… Ох… Она прекрасна!