— Рокари! Ты же будущий рыцарь, а ведешь себя развязно!
— Виноват, ваше сиятельство.
— И тебя касается, Мауни. Боги дали мужчинам силу, чтобы защищать слабых, а не обижать их.
— Виноват, ваше сиятельство!
— Ах, ах, ах… Как прелестно! Вы слышите, дамы? Мы — слабые, а они сильные. Они созданы, чтобы нас защищать… от самих себя и других лютых зверей… Как вам нравится ощущать бессилие в присутствии этих… юных сударей? — Амира обращалась к своим подругам, но глядела в упор на Хоггроги.
Это уже было похоже на вызов к схватке, и Хоггроги мгновенно успокоился, как бы обрел твердую почву под ногами. Он легко выдержал взгляд ярко-синих глаз и, не обращая внимания на мучительный и сладкий трепет в сердце, твердо сказал:
— Слабость — не есть бессилие, сила — не есть бесчестие. Мужчины — сильнее, женщины — красивее, такова жизнь и природа вещей. Вот.
Амира поискала у себя на языке колючку побольнее, но заглянула в серые глаза (для этого ей приходилось постоянно задирать голову, а ведь она отнюдь не малоросла, даже слишком высока для девушки…) этому сиятельству, юноше, почти мальчику и… смутилась, и покраснела, как до этого краснел Хоггроги. Боги! Неужели она, она, сиятельная Амира Нату, вот так вот, как в имперских романах описано, с первого взгляда… во врага…
— Мы… Мы могли бы попытаться подтвердить свои слова делами, сударь Солнышко, на ристалище сравнить длину наших мечей…
— О, нет…
— …Но я не захватила с собою меча, предвидя, что у меня будут могучие защитники, оберегающие всех слабых и бессильных.
— Гм. Даже если бы у тебя и был меч, я бы не стал с тобою драться, ибо одинаково вредны были бы наши с тобою победы и поражения. Для нас и для вас вредны.
— Ах так?
— Да.
Амира стояла теперь спиною к пропасти, безмятежно опираясь лопатками на узкие деревянные ограды-поперечины, и у бедного Хоггроги словно кусок льда застрял в пылающей груди, так ему хотелось схватить прекрасную деву, поднять ее на руки и прижать к себе, спасти, унося прочь, подальше от жадной и жестокой бездны… Была она одета почти на имперский манер, но не так, как это подобает знатным юным девам, а, скорее, по-пажески, однако же — с непременными женскими рюшечками: высокие рыжеватые кожаные сапоги до колен, но на каблучках, в них сбегали неглубоко того же цвета широкие кожаные штаны, только расшитые по бокам не галунами, а серебряными узорными строчками. В паху и далее, на заду и по бедрам, штаны укреплены без ухищрений, прочными грубыми ящерными кожами, леями, или, как их еще называли в уделе, «наседлами», зато ее талию облегал роскошный, с избытком расшитый каменьями и жемчугами пояс, под который бережно заправлена батистовая белая рубашка с пышными женскими кружевами, поверх рубашки надет черный с серебром камзол, на голове угольно-черная, под стать косам, шапочка с белым перышком от редчайшего в южных краях зубатого птера кокра. Ах, она была более чем прелестна. И ноги… Обычно скрытые у женщин длинными юбками, эти на всю длину угадывались под сапогами и широкими кожаными штанами, во всей их стройности… и, вероятно, белизне, если судить по нежности цвета ее рук и лица… И грудь… она небольшая, но ее почти видно под тонким батистом…
— Ваши взоры меня смущают, сударь маркиз!
— Прошу прощения! Я просто испугался вдруг, что ты… что вы… что ты упадешь, туда, за перила. Позволь предложить тебе руку, и пойдем дальше.
— Идем. Боги, ну и лапища у тебя!
Пир намечен на вечер, до него еще очень далеко, так далеко, что времени хватило на все вкусное и интересное: молодые люди осмотрели парк, личную конюшню Хоггроги, оружейные комнаты, полакомились вволю вишневым вареньем, которые вызвало искренний восторг у простодушных сурожеских дев, пометали швыряльные ножи в покоях у Хоггроги…
— Вот ножи, вот мишени, располагайтесь, выбирайте. Скоро эту часть замка будут перестраивать и переделывать, но сейчас — все здесь как и было, пока я не переселился… Можно сказать — последние денечки прежней жизни.
Метали — на пробу, без счета — все юноши и девушки, но соревноваться вышли друг против друга предводители, как это и положено: за имперцев его сиятельство маркиз Хоггроги Солнышко, за сурогов — ее сиятельство княжна Амира Нату.
Амира швыряла ножи удивительно точно, с любой руки, с обеих рук, но ее броскам не хватало, конечно же, силы: небрежно защищенного человека таким ударом можно сразить, а крупного, покрытого плотной шкурой зверя — нет.
— Ах, если бы у меня с собой был мой любимый лук… и перчатки… Я бы тебе показала, любезный Солнышко, как надо стрелять! Я бы тебе отомстила за свое поражение, и с лихвой!
— Но Амира… Ты поразила ножами все обозначенные цели и сделала это… ну… можно сказать — ничем не хуже меня. Один раз ты просто сморгнула невовремя, так что справедливым будет признать ничью…
— Я не признаю ничьих. Ты победил и сделал это по праву… сильного… — Девушка попыталась присесть в изящном поклоне, вдруг расхохоталась и запрыгала на одной ножке, совершенно не обращая внимания на то, что серебряная шпора на ее сапожке оставляет царапины на древнем дубовом паркете. — Ах, если бы я победила — я бы потребовала выкуп за победу: вазочку с вишневым вареньем… А почему у тебя такое зловещее прозвище — Солнышко?
— Эй! Нуса, ты где, соня? Варенья сюда! Шесть ваз!.. Сейчас принесут. Почему это — зловещее?
— Ну, а какое же?
Хоггроги задумался.
— Нет, я так не считаю. Если бы Солнце — тогда да. А солнышко — это просто природное явление, которое не сжигает, не иссушает, не ослепляет, но светит и греет. И я уверен… мне все до единого жрецы одинаково объясняли, что Солнце — да, действительно враг нашей Матушке-Земле, но никак не солнышко! Мне это прозвище сама государыня пожаловала, и я им горжусь. Наша государыня-императрица.