Но Андрей, пораздумав, говорит совсем о другом:
— Слушай внимательно. Я завтра же вышлю тебе письмо за подписью военного комиссара. Ты с этим письмом пойдешь… Я укажу, куда надо идти, кажется, в Комиссариат призрения. Может, и не сразу устроишь ее, но устроишь. Говорят, в детские дома очереди. Много сирот.
— В приют хлопотать? В сиротский?!
— Приют — прежнее слово. Асю им не пугай. Помни: детский дом.
— Все одно приют!
Варю с малолетства страшило это слово. Она едва избежала участи попасть в одно из прославленных учреждений ведомства императрицы Марии, в эти казармы для детей низших сословий. Варя шепчет:
— Аська приютская! — и поднимает глаза к отсыревшему потолку. — Каково покойнице слушать?!
Долго философствовать на эту тему не пришлось: помешал приход почтальона. Горько было вскрывать конверт, адресованный Ольге Игнатьевне Овчинниковой. На листочке штамп: «РСФСР. Народный комиссариат просвещения». Ниже: «Отдел единой школы». Далее следовало приглашение зайти для направления на работу.
Варя рассказала, что Ольга Игнатьевна с месяц назад выбралась на Остоженку, в Наркомпрос, просить работы. Варя помнила ее прошение чуть не наизусть.
Ольга Игнатьевна перечислила все, чему могла научить школьников в качестве преподавательницы ручного труда: плетение, лепка, вырезывание, металлопластика. Не забыла написать и про частную группу, которую вела перед самой революцией.
И вот… предлагают место. Даже в Замоскворечье, как она и просила.
Пока Ольга Игнатьевна еще не впала в беспамятство, она не раз повторяла: «Пришлют ответ, а я валяюсь». И все сожалела, что слушала кого не надо — тех, кто испугался новых школьных порядков, из-за кого она так поздно решилась пойти на Остоженку…
— Да, поздно… — глухо сказал Андрей.
Варя не сразу решилась нарушить гнетущее молчание.
— И Асю с собой брала… — сказала она. — Когда с прошением…
— Да, да… Асю… — Андрей стряхнул задумчивость. День отъезда был слишком занятым днем. — Так вот, Варя, выход один: приют, то есть детский дом! Если ты не добьешься толку в Комиссариате призрения, или, как его, обеспечения, ступай в Наркомпрос. — Андрей повертел в руках запоздавшее письмо. — Прихватишь его. Спрячь. — И пошел говорить с Асей.
Наступил час проводов. На вокзальной площади была толкучка. Множество подошв утаптывало подсолнечную шелуху, окурки, перемешивая их со снегом. Ася всегда побаивалась людских сборищ, брани, толкотни: всегда сторонилась тех, кого мать называла уличными мальчишками, но сейчас ей, понуро бредущей рядом с Андреем и Варей, остро захотелось затеряться в толпе, ускользнуть неизвестно куда.
«Заделаюсь уличной девчонкой», — мелькнуло в голове. Но тут же Асю снова сковало безразличие. Она и утром смолчала, узнав, что ее решили сбагрить в приют. Пусть. На то она и круглая сирота…
Двери, ведущие в помещение бывшего первого класса, получив от новых властей право впускать пассажиров всех сословий, не испугались ни овчинного тулупа, выданного управлением Торфостроя, ни валенок, ни заплатанного рюкзака. Они спокойно впустили Андрея и обеих его понурых спутниц.
— Ждите меня здесь, в зале, — распорядился Андрей. — Разузнаю насчет теплушки и вернусь к вам.
Вокзальная суета, едкие запахи карболки и махорочного дыма оглушили Асю: она остановилась, равнодушная к тому, что ее толкают и ругают — не там-де и не так стоит.
Варя лихорадочно выискивала местечко, куда можно было бы усадить Асю. Пристроить ее — означало развязать себе руки. Наконец удалось втиснуть девочку между чьими-то мешками, поставить у ее ног туго набитый рюкзак. Злоумышленники не могли знать, что содержимое рюкзака никак не является приманкой для их брата, что в нем лишь кипа брошюр, которые Андрей по дороге на вокзал захватил в издательстве ЦИК; поэтому Варя шепнула:
— Если отойду, следи. Народ такой, что из-под седока лошадь уведут.
Правда, ближайшие соседи Аси выглядели совсем безобидно. Неподалеку, опершись на трость, дремал вполне приличный господин; рядом восседала на сундучке молодая бабенка, поглощенная заботой о собственном добре. Ее сынишка, в длинной, до полу, поддевочке, не давал ей минуты покоя, ему не сиделось; мать то и дело ловила его за концы красного широкого кушака. Однако, следя за мальчишкой, она ни на миг не забывала о своем скарбе. Нога ее была словно пригвождена к сундучку, неотрывно стерегла его.
«Так вот и я, — грустно подумала Варя. — Что бы ни делала, думы все об одном. Никуда не денешься». И встрепенулась: не прозевала ли возвращения Андрея Игнатьевича?