По дороге в швейную мастерскую она забежала в дортуар, отыскала и сунула в кармашек сарафана заветную зажигалку. И, разумеется, тут же на ее пути возникли препятствия и преграды: в дверях Ася столкнулась с Тусей и Дусей и узнала, что внизу, во дворе, ее дожидается Варя.
— О господи!
Не догадавшись в смятении передать девочкам злополучные простыни, Ася ринулась вниз по лестнице.
Прощание с Варей получилось совсем нескладным. Ася механически кивала головой, обещая беречь себя в колонии, не заболеть, не утонуть, писать Варе письма, но сама не сказала ни одного ласкового слова, вообще ничего толком не сказала. Ее волновало одно: солнце упорно сползает за крыши домов.
Ася решительно заявила, что ей ужас как некогда. Варя ответила, что ей тоже некогда, что она собирается на митинг.
Теперь везде митинги, все газеты клянут Деникина, генерала-вешателя, готовится новая мобилизация коммунистов. Ася знает, что Шурик недавно спросил у Феди, не думает ли он, конечно, потихоньку от Ксении, собрать для серьезной беседы самых храбрых мальчишек? Федя промолчал, а утром на обратной стороне картона с египетскими рисунками вывел для всеобщего обозрения:
«Мы разбили Колчака, отнявшего у нас хлеб. Мы разобьем Деникина, отнявшего у нас уголь и нефть».
Андрей бьется с Деникиным, поэтому Варя зачастила на митинги. Пусть и сейчас идет.
Поспешно распрощавшись, кое-как чмокнув Варю, Ася убежала в лазарет.
Вряд ли Варя успела пересечь площадь, когда Ася уже заняла наблюдательный пост на табуретке у изголовья Сил Моих Нету. Не так-то просто было пробраться в маленькую палату, расположенную рядом с приемной врача. Детдомовцам известно: если Яков Абрамович застигнет тебя в изоляторе, прощайся с жизнью.
Объект наблюдения честно спал, наблюдатель же непростительно терял время. Серело окно, серела лазаретная подушка. Наголо остриженная остренькая макушка утратила свои четкие очертания.
Сдерживая дыхание, Ася с силой крутнула колесико зажигалки. Пучком выскочили искры, но фитилек — жгутик из ваты — не вспыхнул. Ася вновь прошлась по кремешку железной насечкой, и вот чудесное, веселое пламя осветило подушку и желтый кружок лишая. Но огонек померк в самый нужный момент. Бензин, очевидно, за зиму выдохся. Некоторое время, словно поддразнивая, тлела багровая змейка, но и она потухла. Вместе с последней красноватой крапинкой исчезла последняя надежда.
Сидеть в потемках, понимая, что они, хитрые, именно теперь и спешат вылезти; сидеть, злясь на свою беспомощность, — разве это не значило быть мученицей науки?..
В окно заглянула луна, но и она не пришла Асе на помощь, осветила часть подоконника, стену, примыкающую к приемной, а обе постели оставила в тени. Правда, что-то вдруг забелело на спинке кровати. Простыни?!. Боже! Надо немедленно выбираться из лазарета!
Вскочив, Ася была вынуждена тут же замереть. За стеной, голубоватой от лунного света, послышался голос:
— Проходите, Яков Абрамович, я посвечу.
Голос принадлежал пыльной даме; под дверью скользнула полоска света: как видно, старушка не решилась пуститься в путь без зажженной лучинки, получившей в детском доме громкое наименование факела. Ася ощутила жгучую зависть: ей бы в руки пылающий факел! Ей бы огонь, свет! Хоть на минуту, чтобы узнать, правду ли говорила Сил Моих Нету.
Факелы — тоже величайшее изобретение. Казалось бы, что толку? Дымят, чадят… Но как они выручали детдомовцев зимними вечерами! Ужин частенько проходил при их колеблющемся, таинственном свете, столовая превращалась в подземелье, совсем такое, как то, где однажды заблудились Том Сойер и Бекки. А могли бы заблудиться Федя Аршинов и Ася…
За стеной шел спор, как бы поумнее поделить между отъезжающими и остающимися скудный запас драгоценного зеленого мыла. Потом доктор произнес:
— Нет, я побуду здесь, у себя. Покойной ночи.
Покойной ночи? Что он, здесь до утра застрянет?!.
Яков Абрамович шагал из угла в угол. Асино возбуждение улеглось, поползли невеселые мысли. Взбучки ей все-таки не избежать. Шесть, нет двенадцать простыней надо было подрубить сегодня до ночи. Влетит Асе, влетит… Особенно от Ксении. Ей еще почудится, будто Ася нарочно сорвала субботник; выдумает, что она на всякий почин коммунистов смотрит сквозь «сито прошлого»…
А как разобидится Катя, от которой Ася утаила возможность научного открытия! Выходит, что Ася нарушила пункт о товариществе и дружбе.
Как будто, кроме Аси, никто не нарушает конституцию! Всем детским домом постановили не драться и не выражаться; не давать обидных прозвищ; не дразнить женихом и невестой; не называть воблу советской курицей (буржуям это кажется остроумным, а советским детям не кажется); не говорить «пошамать». Постановили, а нарушают…