— В точности как мой отец, все то же самое,— посочувствовала я ей.— У нас было большое хозяйство в десять тысяч акров и еще участок возле Лебише. Если бы он сумел удержать хотя бы участок у Лебише, мы бы очень разбогатели — ведь там обнаружили платину.
Но разумеется, ее отец и мой — это было совсем не то же самое.
— Да неужели?— участливо проговорила она, подражая моему университетскому выговору и поставленному голосу.
Мы улыбались друг другу; я — сидя в большой американ-
ской машине, она — стоя рядом с нею. Девочка с бантами в волосах держалась за материнскую руку; на ее личико то и дело садились мухи.
— А переоборудовать дом под гостиницу, видимо, нельзя.
— Там такой развал!— она вдруг заговорила извиняющимся тоном беспечной хозяйки, которую застали врасплох, когда в доме было не прибрано.— Построила я для нас этот вот домик, и мы сразу сюда перебрались. А там и сейчас полно рухляди.
— Да, и еще — книг. Столько книг. Их пожирают муравьи. — Я улыбнулась девочке, как улыбаются чужим детям те, у кого нет своих. За спиною у Нонни рядом с лавкой виднелся домишко наподобие тех, что у белых стоят на задворках для черных слуг.— А разве на книги нет охотников?
— Прямо не знаем, что с ними делать. Так их и бросили. Это надо ж, такую уйму книг он собрал, мой отец.
Что ж, чудачества Инкаламу мне были известны.
— А как школа при миссии в Балонди? Ее основательно перестроили, да?
Как мне помнилось, там училась Джойс и кто-то из ее братьев, а может, и все дети Инкаламу. В наше время то была школа только для черных детей, но теперь с этим покончено. Впрочем, ее это, как видно, не особенно занимало. Она только сказала с вежливым интересом:
— Да, кто-то на днях что-то такое говорил.
— Ведь и вы когда-то учились в той школе, правда?
Она коротко рассмеялась — над самой собою — и качнула руку девочки.
— Да я никогда отсюда не уезжала.
— Никогда? Право же...
— Отец меня сам учил немножко. Даже где-то учебники завалялись — там, в этой груде. Право же.
— Ну что же, надеюсь, дела в вашей лавке пойдут хорошо,— сказала я.
— Эх, мне бы лицензию на коньяк. А так что — только пиво продавать можно. Мне бы лицензию на коньяк, понимаете... Верно вам говорю, тогда б я мужчин сюда привадила....
Она хихикнула.
— Ну так, чтобы попасть к трем на рудник, мне пора двигаться,— сказала я.
Она по-прежнему улыбалась — просто чтоб сделать мне приятное; у меня даже закралось подозрение, что она вообще меня не помнит — да и откуда ей помнить? Ведь когда я сажала ее на руль своего велосипеда, ей было не больше, чем сейчас ее дочке. Но она вдруг сказала:
— Схожу в лавку, приведу мать.
Она повернулась вместе с девочкой, и, пройдя через тень веранды, обе скрылись в лавке. Но почти сразу же вышли — вместе с сухонькой чернокожей женщиной, согнувшейся то ли от старости, то ли в глубоком поклоне, не скажу точно. Она была в головном платке и длинной широкой юбке из бумажной ткани, синей с белым, в мелких узорах — в дни моего детства штуки такой материи можно было видеть на прилавке каждой лавочки. Я вышла из машины, пожала ей руку. Не глядя на меня, она хлопнула в ладоши и почтительно склонила голову. Была она очень худа, узкую грудь обтягивала севшая от стирки желтая кофта, застегнутая стеклянной брошкой в форме цветка; нескольких лепестков не хватало, и эти пустоты в венчике зияли, словно дыры от выпавших зубов.
Теперь они все трое стояли передо мной. Я повернулась к девочке — та терла глаза руками, вокруг которых вьюнком обвились колечки волос.
— Значит, теперь, Нонни, у вас у самой дочка.
Она усмехнулась, подтолкнула ребенка ко мне.
— Что у тебя болит, детка?— спросила я девочку.— У нее что-то с глазами?
— Да. Красные все и чешутся. У меня тоже, но не так сильно.
— Это конъюнктивит,— объяснила я.— Она вас заразила. Надо бы обратиться к врачу.
— Не знаю, что это. У нее уже две недели так.
Тут мы обменялись рукопожатием, и я решила про себя ни в коем случае не прикасаться к лицу, пока не вымою рук.
— Значит, вы в Калондве, на рудники.
Мотор уже работал. Она стояла скрестив руки на груди — в обычной позе покидаемых.
— Между прочим, насколько мне известно, старый доктор Мэдли снова в этих краях; он там, в Калондве, работает в медицинском центре Всемирной Организации Здравоохранения.