Через минуту, сама не сознавая, что делаю, я отчаянно затрясла головой.
— Не может быть! Вы не можете быть моей матерью! Вашего мужа звали Кеннет, а моего отца — Фред.
Она устало вздохнула.
— Моего мужа звали Фред.
— Но я же видела надпись на фотографии! — возразила я резко.
— Я сделала эту надпись за две минуты до того, как показала тебе снимок. Он не подписывал своей фотографии.
— Я вам не верю. Зачем вам нужно было делать это?
— Дженни, взгляни на это, — сказала она и протянула мне пожелтевший лист бумаги.
Я взяла его в руки и увидела, что это брачное свидетельство, где записано, что Фредерик Джон Армитедж берет в жены Сару.
— А вот мое военное удостоверение, несколько писем от твоего отца и еще письмо от Лейлы, которое она написала мне много лет назад. Надеюсь, ты узнаешь ее почерк.
Мне не нужно было долго всматриваться. Я бы узнала почерк приемной матери из тысячи других. Теперь я поняла, что Сара О'Мара говорит правду. Но я не чувствовала радости. Во мне закипала ярость.
— Зачем же вы солгали мне? Почему вы прогнали меня, заверив, что я не ваша дочь?
Слово «дочь» далось мне с трудом.
— Я не могла вчера сказать тебе правду, Дженни. Я испугалась. Испугалась того, что ты подумаешь обо мне. Испугалась твоего презрения… Я всегда была очень слабым человеком.
Мне не очень-то верилось в это. В чертах ее лица чувствовалась воля, особенно в твердом подбородке.
Словно догадавшись о моих сомнениях, она добавила:
— Я всю жизнь бежала от трудностей. От самой жизни. И в конце концов похоронила себя заживо в этом глухом месте.
— Вы… Вы боялись сказать мне правду? — вскричала я в отчаянии.
— Когда ты назвалась моей дочерью, я не почувствовала прилива счастья. Меня захлестнули чувства собственной вины перед тобой и стыда. Да, вины и стыда. Ты приехала в Балликейвен, чтобы разыскать меня, а я… Я никогда не старалась найти тебя, связаться с тобой… Больше того, все эти годы я старалась обмануть самое себя. Я говорила себе, что тебя не существует, и иногда почти искренне была уверена в этом. Но твой приезд заставил меня посмотреть в глаза истине. Обнажил чувство вины, с которым я жила все эти долгие годы…
Наверное, я должна была что-то почувствовать в эту минуту: сочувствие, горечь или, наоборот, счастье. Но я ничего не чувствовала. Эта несчастная женщина казалась мне какой-то ненатуральной, кукольной.
— Вчера я весь день после твоего ухода пыталась собраться с силами, позвонить тебе и сказать правду, но я не могла… Только сегодня утром, когда я прочитала в газете эту статью, до меня наконец дошло, что ты мой ребенок и что… и что я второй раз в жизни повернулась к тебе спиной.
Она коснулась моей руки, которую я тут же инстинктивно отдернула. В глазах ее отразилась боль, она отвернулась.
«Почему, — спрашивала я себя, — она решила рассказать мне правду только после того, как прочитала эту злосчастную статью? Может, из-за того, что там говорилось о моем наследстве? Может, ей что-то нужно получить от меня?»
Я ужаснулась собственным мыслям и попыталась отогнать их.
— Почему вы так внезапно исчезли? Почему заставили всех думать, что вас нет в живых? — требовательно спросила я.
Она вновь посмотрела мне в лицо. Щеки ее блестели от слез, но мне не было ее жалко.
— Наверное, я никогда не смогу описать весь ужас, который я пережила в тот вечер, когда на отель упала бомба.
— Хотя бы попробуйте. Мне нужно понять.
Ее губы скривила жалкая улыбка.
— Хорошо, я расскажу, но это будет нелегко. Тот день был для меня тяжелым с самого утра. Аннелиза Винтерс не относилась к числу приятных людей, с которыми хорошо работается. Она была строга до крайности, требовательна до невозможности и очень несдержанна. Настоящая стерва.
— Почему же вы не ушли от нее?
— А где бы я еще нашла такой хороший заработок? Мне нужна была эта работа. И потом, она собиралась взять меня с собой в Америку. Это означало для меня… надежды на новую жизнь. Разумеется, уже без нее. Я порвала бы наши отношения сразу, как только мы высадились бы в Штатах. Несколько месяцев я покорно сносила все ее придирки и оскорбления. Она была очень непостоянна в своих настроениях, и мне приходилось лезть из кожи вон, чтобы приспособиться. В тот, последний для нее день она вообще будто с цепи сорвалась, и я… я была на грани! Я никогда не рассказывала о том аде, через который проходила ежедневно, а потом, когда упала бомба, во мне будто что-то оборвалось… Я вдруг почувствовала, что абсолютно не подготовлена к нормальной жизни.