Петр (поднимаясь и подходя к сидящему Павлу): Довольно, брат. Успокойся. Приляг. Приляг… (Пытается уложить Павла на циновку).
Не слушая его, Павел продолжает раскачиваться, воя.
(Повышая голос). Именем Господа нашего, Иисуса Христа, заклинаю тебя, недобрый демон, какое бы ты имя не носил, выйди вон и оставь этого бедного человека. (Неожиданно неумело, но сильно бьет Павла сначала один раз, потом второй, по другой щеке).
Павел смолкает. Небольшая пауза.
Не бойся, брат, он ушел. Не бойся.
Павел: Ты меня ударил?
Петр: Не тебя.
Павел (слабо): Словно мула, который не захотел идти в свое стойло?.. Тогда, может, ты еще позовешь римских солдат, чтобы они препроводили меня в казармы, чтобы установить мою личность? Не забывай только, что я ведь и сам римский гражданин и при случае тоже могу прибегнуть к помощи силы!.. Вот было бы смешно, если бы Павел принялся отстаивать истину с помощью римских законов… (Негромко смеется, затем заходится кашлем, сотрясающим его тело, внезапно ослабевшим голосом). Мне что-то опять зябко, Кифа. Так словно сейчас зима, и с гор дует северный ветер… Ты ведь не станешь меня больше бить, Кифа?.. Не надо. Потому что самые страшные демоны прячутся так далеко, что их не может достать никто, кроме одного только Божественного огня… (Медленно опускается на циновку и, накрывшись овечьей шкурой, бормочет едва слышно). Иди, иди, я, может быть, немного посплю…
Петр (садясь рядом с Павлом): Я посижу с тобой немного.
Павел не отвечает. Пауза.
(Поправляя овечью шкуру, едва слышно) И все-таки, как же ты забыл, брат, что Тот, Кто выгнал пастись среди звезд Большую Медведицу, приходит к нам вовсе не с поучениями, на которые способна любая нянька, а в тишине своего молчании, от которого умолкают все человеческие разговоры и все слова кажутся ненужными и пустыми?.. Как же ты забыл, что Бог – это не Любовь, и не Огонь, и не Суд, а только молчание, которое – в дни печали, и в дни радости – оставляет человеку самому выбирать свой путь перед лицом этой тишины?..
Павел стонет во сне.
Да, да, брат… Нам надо только научиться молчать вместе с ним, потому что стоит нам открыть рот и заговорить, как оно немедленно исчезает и вместо него мы слышим только собственный голос, который лучше всякого грома и ветра забивает наши уши… Посмотри сам, брат. Что толку от того, что Павел будет без конца обличать Петра, а Петр обличать Павла, так словно истина это какая-то вещь, которую каждый норовит вырвать из рук другого?.. (Усмехаясь). Вот увидишь, лет через сто, когда все уже позабудут, что тут было на самом деле, наши имена станут путать и говорить, что Петр был во всем согласен с Павлом, а Павел с Петром, что они всегда жили душа в душу и даже умерли в один час, в одном и том же городе, в полном согласии с истиной и друг другом… (Глухо). И только мы с тобой будем знать, как оно было на самом деле… Только ты и я… Ты, я и больше никто. (Смолкает).