— И?
— Она в отчаянии. Я хочу вытащить её оттуда.
— Джеймс. Она была высоко. Отблески света на окне, ну же. Ты не можешь сказать, что она в отчаянии.
Его лицо напряжено, и я никогда не видел его таким.
— Его дочь внезапно исчезла из общественной жизни много лет назад, и с тех пор никто её не видел. Её отец, Морис, говорит, что она страдает загадочной болезнью, и нуждается в выздоровлении. Всё же, он в даркнете, и у него есть связи, так что всё, что есть в сети, может быть выдумано. А что, если он причиняет ей боль? Она написала эту грёбаную записку кровью. Да ладно, Нико. Это несложно выяснить.
— Ладно, это его дочь, — говорю я. — Это не наше дело.
— Теперь это моё дело, — он гладит материал большим пальцем. — Она попросила меня о помощи. Это моё дело.
Я теряюсь в догадках, но сейчас он мне нужен, и я не могу создавать проблемы, споря с ним по этому поводу. Я пожимаю плечами.
— Хорошо. Но только после того, как мы найдём Синди.
— Конечно, босс. Ты на первом месте, но потом мне может понадобиться время.
Иисус Христос. Я смотрю на него, гадая, что случилось с прагматичным, спокойным человеком, которого я знаю. Я ничего не говорю. Прямо сейчас всё, что имеет значение – вернуть Синдерс домой, и я знаю, где она.
Глава 34
Синди
Я ворочаюсь и кручусь.
На этой кушетке холодно даже с покрывалом, которое он мне дал.
И неудобно.
Я не могу уснуть, потому что всё, о чём могу думать – как выбраться отсюда.
В этом месте нет оружия. Я поискала. Может, и так. Раз уж я попыталась сбежать, почему бы не попробовать найти оружие? Есть пластиковые столовые приборы, с которых, если бы я была в тюрьме, можно было бы сделать заточку, но у меня нет таких навыков. Есть консервный нож, единственный металлический предмет. Есть консервы, но я не могу представить, как их можно использовать, как оружие. Я могла бы ударить его одной по голове, но это, вероятно, не причинило бы особого вреда. Я могу попытаться порезать его зазубренной консервной крышкой, но опять же, это было бы трудно сделать, и сомнительно, что это принесёт много вреда.
Я нюхаю жидкость, которой он чистит краски, и, похоже, это простая вода. Я ничего не смыслю в живописи, но это значит, что он не может использовать масляные краски, иначе ему понадобилось бы специальное чистящее средство.
Когда серый свет рассвета проникает в окно, я тоскливо смотрю на его стол с кисточками, банками для чистки и прочей атрибутикой, и в этот момент резко поднимаюсь на ноги.
Кисточки.
Могу ли я сломать одну? Будет ли она достаточно острой, чтобы ранить его?
Я сомневаюсь, что это принесёт большой ущерб, если только я не смогу сделать её острой и пырнуть его очень сильно. Даже тогда, пройдёт ли она сквозь одежду и кожу? Представляю, если я попытаюсь заколоть его сломанной кистью, и ничего не получится. Он убьёт меня. Или ранит. Очень сильно. В этом я уверена.
Нико однажды говорил со мной о самозащите. Это было после того, как я хорошенько потренировалась на боксёрской груше, и я пошутила, что смогу справиться с кем угодно. Он был настроен серьёзно, и сказал, что это не так.
Затем он поклялся обеспечить мне защиту, и научить меня основам самозащиты, но в тот вечер он дал мне несколько советов. Нико сказал, что если не знаешь, как правильно использовать вес тела против человека, то, скорее всего, получишь травму, если попытаешься взять его на себя. Потом он сказал, что у всех есть слабые места. Места, где может быть больно.
Горло, сказал он. Сильный удар по горлу может обезвредить почти каждого. Яйца, если это мужчина. И он сказал, и я помню это, – пни их очень сильно. Сильнее, чем ты когда-либо ударяла кого-нибудь в своей жизни, прямо между ног. Глаза.
Глаза.
Боже, от одной этой мысли мне становится плохо, но может ли одна из кисточек, воткнутых в глаз Луи, вытащить меня отсюда?
Не думаю, что смогу это сделать.
Дерьмо.
Я в полном дерьме. Почему я не могу заставить себя причинить ему боль? Я слишком мягкая для своего блага.
*****
Прошло два часа, и мои мысли постоянно были сосредоточены на одном. Я должна выбраться отсюда, чего бы мне это ни стоило.
Луи вошёл в комнату час назад и сорвал с меня одеяло, оставив меня в свадебном белье.
Он уставился на меня с таким взглядом, что мне хотелось кричать. Вместо этого я вынудила себя улыбнуться.
Не отрывая взгляда от моих глаз, он провёл пальцем по складке моих шёлковых трусиков, прямо между складок, и я не смогла сдержать вырвавшегося у меня вздоха.
Это был вздох ужаса, но он понял его совершенно по-другому, потому что улыбнулся и облизал губы.
— Скоро, когда ты поправишься, я смогу показать, как сильно я тебя люблю.
Затем он тряхнул головой, словно прогоняя туман, и подошёл к мольберту, но прежде чем начать рисовать, засунул палец в рот.
Меня чуть не вырвало.
Теперь я знаю, что при первой же возможности я должна сделать всё, чтобы выбраться отсюда.
Он рисует и рисует, а мне так скучно и тоскливо. Но я всё равно приму это за альтернативу.
Он сделал уже пять моих набросков, отбрасывая их один за другим. Мазки краски, которые он наносит на холст смелые, торопливые и всё более безумные.
Он кричит от разочарования и отрывает следующее полотно от мольберта, бросая его через всю комнату.